Николай Алексеев - Татарский отпрыск

Чья-то рука удержала его.

— Побойся Бога, боярин! Не губи душу! — раздался за его спиною чей-то голос.

Бахметов с досадой оглянулся. Позади себя он увидел небольшого роста мужчину, лет шестидесяти. Человек этот был чрезвычайно слаб по виду, длинная запущенная борода и всклокоченные волосы, обрамлявшие его исхудалое лицо, придавали ему странный и дикий вид. Одет этот незнакомец был в длинную, темную одежду, напоминавшую подрясник, кое-где прорванную. Поясом ему служила железная цепь.

Как ни был расстроен Андрей Михайлович, однако он с первого взгляда узнал в этом незнакомце известного всей Москве юродивого.

Во взгляде юродивого было что-то такое, что заставило Андрея Михайловича несколько прийти в себя.

— Оставь меня, блаженненький! Чего тебе? — с неудовольствием промолвил Бахметов.

— Негоже так делать, боярин! Негоже! — ответил юродивый, качая головою.

— Почем ты знаешь, старче, что негоже? Знать, жизнь опостылела… Не от сладости ведь… Пусти меня! Не могу я жить… Кабы ты знал, то… — мрачно произнес Андрей Михайлович.

— Жизнь опостылела! Экие слова промолвил, — перебил его юродивый. — И не боязно тебе?

— Чего бояться? Жизнь хуже смерти!

— А грех? Аль для тебя и Бога уже нет? — строго промолвил старик.

— Бог… Бог… — смутился Бахметов. — Бог простит. Он все видит, знает, с какого горя я на это решаюся.

— А! Бог-то терпелив и многомилостив, а грех мы — в орех! Вот оно что! Так, так!.. Ныне и все православные так делают, потому им от этого и жить легче, и помирать не боязно… Хе-хе! Христиане боголюбивые… И жить легко, и помирать хорошо… н-да… Один — грех в орех, чтоб мошну потолще за пазуху спрятать, другой — чтоб мошну ту стащить, а третий — чтоб горе в реке утопить… Так-то… И ладно бы все — да грехи-то, пожалуй, в орехи не запрячете — орехов не хватит, а грехов еще короб целый останется… Куда деть? Отдадим блаженненькому, он до Бога дотащит… А у блаженненького силушка слабенька… Где ему стащить коробище? Тащите, говорит, сами, православные, коли натаскать сумели… Тащите. Хе-хе. А блаженненькому не под силу. Хе-хе. Вышла вся силушка его, в людях истратилась, — говорил юродивый, по привычке прибегая к темной и странной речи.

Он все еще не выпускал рукава Андрея Михайловича, и, должно быть, было что-нибудь особенное в этом старом и дряхлом существе, что богатырь, каким был Бахметов, не пытался освободиться от державшей его слабой руки юродивого.

— Пусти меня, блаженненький! — произнес Андрей Михайлович.

— Для ча не пустить! — ответил тот, выпустив рукав боярина. — Иди! Вон речка… Бульк, бульк… И на самое дно низко тело твое упадет, на песочек, к рыбкам. Вода все горе покроет, хватит ее тут. И ладно. И делу крышка. Тебя нет и горя нет… Одно беда, душенька-то высоко, высоконько полетит, да не долетит куда надо! Ох, ох, грешная! Тяжко ей, бедной, будет. "Вот, бает душа-то, горе все думала оставить, ан оно за мной увязалось и к земле тянет… Не можно лететь! Тяжко больно насело на меня, ровно гиря тяжеленная"… И упадет на землю… А уж тут ждут… Пожалуй. В гости, милости просим. Давно тебя ждали. У нас тепло. Недаром пеклом прозывается терем-то наш. Зовут душеньку рогатые, да хохочут, да языками, что жалами змеиными, прищелкивают… Так-тось. Что ж стоишь, молодец, нейдешь? Вишь, водица плещется… Солнышко по волнам лучами играет… Весело! Манит!.. А душа-то тоскует, горе сердце давит… Разом все бросить, в волнах утопить… И ведь близехонько и скорехонько… Шаг, два, и готово. И тело рыбам, и душенька бесам. А горя нетути боле, нетути. Хе-хе. От горя мы избавились. Хе-хе…

— Довольно, блаженненький. Не мани жить: останусь жив — хуже будет, зла натворю много… Чую это! — мрачно проговорил Андрей Михайлович.

— Полно, чадо, не говори этого! — изменил свой тон юродивый. — Подь лучше со мной на тот бугорчик, сядем да потолкуем.

— Увидят тебя — народ, пожалуй, сберется! — нерешительно промолвил Андрей Михайлович.

— Ишь, ты! Должно, и взаправду ты, молодец, голову потерял: и пути своего не упомнил. Ведь ты, почитай, за Москву вышел… Какой тут народ… Глянь-ка! — усмехаясь, сказал юродивый.

Андрей Михайлович оглянулся.

Действительно, во время своей бессознательной ходьбы молодой боярин успел пройти громадное расстояние и теперь уже далеко находился от центра города. В этом месте Москвы было мало строений, лишь кое-где лепились по берегу реки убогие лачуги бедняков. Прохожих совсем не было видно.

Андрей Михайлович медленно подошел к юродивому, уже успевшему сесть на бугорчик, и опустился рядом с блаженненьким на мягкую прибрежную траву.