Николай Алексеев - Татарский отпрыск

Вот как это было.

— Боярышня, — тихо шепнул раз ей Андрей Михайлович, — приди, желанная, в сад, где скамья, как солнце зайдет… Буду ждать!.. Побеседуем. Я, чаю, тебе спать не захочется? Придешь?

А сам смотрит очами своими соколиными так любовно, ласково и просительно, что не может Марья Васильевна отказать ему прямо, медлит. Тем временем отец в комнату вошел, прогнал ее в девичью, так и простилась она с князем, не дав ответа.

Ушла она в свою светлицу. Сидит, ждет. Вот и солнышко скрылось. Позвали ужинать. Князя уже не было. Поела, для вида, боярышня, а самой и. кусок в горло не идет, простилась с родителями, и спать, будто бы пошла. Батюшка с матушкой улеглись. Люди тоже. Тихо в доме, только липа чуть-чуть скребет по дому своими сучьями, словно зовет к себе боярышню. А Марья Васильевна не спит. "А он ждет там меня в саду, желанный, — думает она. — Пойти к нему? Обмануть матушку, батюшку — грех, да и стыдно!.. Обмануть! Да ведь для него, сокола, не для кого другого!". Бродят эти мысли в ее голове, а уж рука сама за платьем тянется… Оделась она и тихо-тихо пошла к крыльцу. Вот и крыльцо. Потянула она за кольцо в двери, а сердце так и стучит, так и колотится в груди… Дверь чуть-чуть скрипнула, но никто не слышит — спят. И вот уж боярышня в саду. Издали видит она, сквозь сумерки, что он ждет ее… "Не придет она!", верно, думает.

— Нет, вот, я! Пришла! — шепчет боярышня, приближаясь к скамейке. Увидел он ее, подошел, обнял своими могучими руками, почти поднимая на воздух, и поцеловал. Обжег этот первый поцелуй Марью Васильевну пуще огня, и ответила она ему тем же. После сели на скамью. Он взял ее руку, глянул ей в очи, и пошла у них беседа. И чего, чего только они не переговорили! И ведь, кажись, все о пустяках толковали, а между тем у них на сердце так весело было, словно там птицы божьи песни свои распевали! А кругом деревья чуть-чуть шелестели листьями под набегом легкого ветра. Зашелестят и: замрут, словно не хотят мешать беседе боярина молодого с боярышней. После свидания повторялись, и больше днем. Просто, бывало, зайдет в сад Андрей Михайлович и сядет на скамью. А Марья Васильевна подойдет к нему потом. И увидит кто, что ж! Зашел князь и встретился с боярышней, вот и весь сказ! И ведь как недавно это было! — отрывается боярышня от своих воспоминаний. — А теперь? Теперь он далеко, и удастся ль свидеться!.. Только и осталось от милого друга — память о нем… Опять прежняя тоска налегла на сердце боярышни, и слезы подступают к горлу…

Тихо скрипнула в это время дверь ее светлицы. Кто-то вошел. Марья Васильевна подняла голову от подушки: перед собой она увидела свою мать.

Анастасия Федоровна, мать Марьи Васильевны, была уже пожилая женщина. Между ней и дочерью было заметно большое сходство. Те же золотистые, волосы, хотя уже немного поредевшие и на висках подернутые сединой; те же голубые глаза, только с иным, чем у дочери, выражением.

— Что разнедужилась, Марьюшка? — ласково спросила Анастасия Федоровна дочь, склоняясь к ней и проводя по ее шелковистым волосам.

— Да… Голова разболелась, — краснея, отвечала Марья Васильевна.

— Да что у тебя глаза красные такие?… Ровно бы ты плакала? Болит, знать, головушка тяжко?

— Нет… Так… — замялась, не зная, что ответить, девушка.

— Как же "так"? С чего же плакала? Марья Васильевна молчала.

— Кручинушка, какая есть? Да что ж ты, родная, слова не промолвишь? — продолжала она, видя, что дочь молчит.

— Тяжко, матушка, мне очень! Тяжко, родимая! — в неудержимом порыве хоть немного облегчить свое горе, почти вскрикнула девушка и закрыла лицо свое руками.

Сквозь сжатые пальцы ее рук пробились слезы и, скатываясь, крупными каплями западали на подушку.

Анастасия Федоровна с удивлением смотрела на ее слезы.

— Что с тобой, Марьюшка? Что за кручина? Поведай, родная!.. Чего убиваться? — почти с испугом спросила она.

— Ах, матушка, матушка? Как и поведать тебе, не знаю? — прерывающимся голосом ответила Марья Васильевна.

— Мне ль, родимой своей, не можешь горя своего поведать? — с укоризной произнесла Анастасия Федоровна.

— Милая! Родная моя! — воскликнула Марья Васильевна, обнимая мать. — Тебе ль не поведаю!? Да я всю душу свою открою.

— О чем же плачешь, скажи? Небось, красной девице добрый молодец приглянулся, потому и тоска на сердце ее девичье пала? А? Так? — улыбаясь, спросила мать.

— Так, родимая, — ответила девушка, пряча на плече матери свое зардевшееся лицо.