Анатолий Рыбаков - Дети Арбата

— Видишь ли, — ответил Сталин, — это внутренние перемещения внутри аппарата НКВД.

— Но я секретарь обкома или нет? — с гневом произнес Киров и ребром ладони ударил по столу.

— К чему такие ребяческие вопросы? — возразил Сталин. — НКВД — новый наркомат, и, как во всяком новом наркомате, в нем неизбежна перестановка кадров. Согласовать каждую кандидатуру со всеми местными организациями практически невозможно.

— Бюро обкома и я лично решительно настаиваем на отзыве Запорожца, — заявил Киров.

— Я объяснил все как мог, лучше не умею, — холодно проговорил Сталин.

И положил трубку.

Некоторое время все молчали. Потом Киров повернулся к Медведю.

— Ну что ж, Филипп, в управлении ты хозяин, бюро обкома знает только тебя. Любые сепаратные действия Запорожца пресекай в корне, мы тебя поддержим.

Проводив Серго на квартиру, Киров вернулся на пленум. Прозвенел звонок, перерыв кончился, участники пленума входили в зал. Но Марк Александрович дожидался Кирова.

— Простите, Сергей Миронович, как Григорий Константинович?

— Все пока как будто в порядке, лег в постель, Зинаида Гавриловна вызывает врача.

Но вызывать врача Орджоникидзе запретил. Он чувствовал себя лучше, встал с постели, однако на пленум решил не возвращаться, проект решения ему известен, проголосуют и без него.

Пересел в кресло, задумался…

Сегодня во время двухминутного разговора со Сталиным в фойе он совершенно отчетливо понял истинное отношение Сталина к Кирову. Орджоникидзе хорошо знал Сталина, знал, что означает, когда Сталин, разговаривая с человеком, не смотрит на него…

Наступили сумерки, в квартире зажгли свет, к нему заглянула Зинаида Гавриловна.

— Как ты?

— Все хорошо, но не зажигай у меня лампу, — попросил Орджоникидзе, — я хочу посидеть один.

Он сидел и думал. После сообщения Будягина о странных перемещениях в ленинградском НКВД он несколько раз пытался заговорить со Сталиным о Кирове, хотел прощупать ситуацию, но Сталин уходил от разговора, а потом неожиданно затеял его сам.

На Политбюро обсуждалось сообщение Кирова из Казахстана о ходе хлебозаготовок, и Сталин как бы между делом, вне всякой связи с обсуждаемым вопросом сказал:

— Я предлагал товарищу Кирову, как секретарю ЦК, переехать в Москву — отказался. Сколько можно сидеть в одном городе? Восемь лет! Хватит! Держать Кирова в Ленинграде — такой роскоши мы не можем себе позволить. Киров — работник союзного масштаба, он нужен всей партии.

И больше ничего не сказал, перешел к следующему вопросу.

А после заседания, когда уже все разошлись и в кабинете остались только Сталин, Каганович, Молотов, кажется, Куйбышев тоже остался, Сталин сказал Орджоникидзе:

— Поговори с Кировым, ведь вы друзья, пусть переезжает в Москву. Нужен русский человек в центральном руководстве. Мы с тобой — грузины, Каганович — еврей, Рудзутак — латыш, Микоян — армянин. Кто у нас русские? Молотов, Куйбышев, Ворошилов и Калинин — мало.

После возвращения Кирова из Казахстана Орджоникидзе ездил в Ленинград и передал Кирову предложение Сталина. Киров опять отказался. Рассказывая о своих трениях со Сталиным в Сочи и о дальнейшем конфликте по поводу Запорожца, спокойно и уверенно сказал:

— Бесчинствовать Запорожцу в Ленинграде не позволим.

Как наивны были все они, как наивны — и он, и Будягин, и Киров. Да разве Сталин не понимал, что Киров не спасует перед Запорожцем? «Выкорчевывание корешков» — всего лишь прикрытие, камуфляж, ничего там Запорожец не выкорчует, не дадут.

Что предпринять?… Остается только одно: выиграть время. Надо задержать Кирова в Москве хотя бы на несколько дней, на неделю. Все обдумать, посоветоваться с товарищами, может быть, удастся уговорить Кирова на переезд в Москву. И главное: неожиданная задержка Кирова в Москве насторожит Сталина, он, возможно, пойдет на попятную, возможно, отзовет Запорожца.

Киров вернулся с пленума почти в одиннадцать часов. Орджоникидзе сам открыл ему дверь.

— Оклемался? — весело спросил Киров, входя в квартиру. — Как чувствуешь себя?

Орджоникидзе сел в кресло, отдышался.

— Плохо, Сережа, плохо, побудь со мной пару дней.

Киров, собиравший портфель, оглянулся.

— О чем ты говоришь? Первого декабря, послезавтра, мой доклад на партийном активе… О пленуме…

— Какое дело — доклад… — тяжело переводя дыхание, сказал Орджоникидзе, — Чудов, Кодацкий не смогут сделать доклад? Поживи со мной, Сережа, может быть, не придется увидеться…