Святослав Рыбас - Зеркало для героя

По дороге в театр, располагавшийся на окраине поселка Далекого, Точинков шел рядом с Пшеничными, рассказывая им о своей юности, обращаясь в основном к Кате. Пшеничный отстал, присоединился к Остапенко и комбинатовским товарищам, и, поглядев на их поскучневшие лица, понял, что за день они порядком вымотались.

- Неохота на концерт? - спросил он.

Пожилой Остапенко, прозванный Дедом, лишь махнул своей ручищей.

- Где побывали?

Остапенко, помолчав, назвал шахты и буркнул:

- Требует до конца года выправить положение "любой ценой". А их пообещал снять. - Он кивнул на комбинатовских, которые при этом не повели и бровью. - Двужильный мужик.

Пшеничный догадывался, что Остапенко недоволен предстоящим развлечением, иначе бы не дергал уставших людей. Он и сам шел на концерт по распоряжению свыше, не предвкушая удовольствия. Что же говорить об Остапенко? Дед был выпечен из старого теста и ворчал на инструкторов своего отдела, если видел их в галстуках.

Лишь двое, Точинков и Катя, были оживлены, идя по улице вдоль строительных лесов, облепивших дома, загроможденной столбами будущей троллейбусной линии. Точинков рад был отвлечься от своих угрюмых угольщиков, которым он был неинтересен как человек; они осознавали его силу и власть, но лишь в служебной плоскости, а в остальном он был чужой. Его спутница, домашняя хозяйка Катя Пшеничная, была в таком же положении: она вышла из роли секретарской жены, мешала говорить о деле, нарушала заведенный порядок.

Пшеничного задевало, что жена обособилась. Пусть ей хочется показаться на людях, это дело понятное, но брать Точинкова под руку, когда муж идет в двух шагах?..

- Иван Кондратович! - окликнул Пшеничный и, намекая на большое участие министерства в финансировании городского восстановления, сказал: - Троллейбус исключительно благодаря вам скоро пустим.

Он сочинил на ходу эту незатейливую лесть, но Точинков лишь покосился и весело продолжал рассказывать Кате о каком-то деревенском стражнике, который, ежели случалась драка, въезжал на своем боевом коне, брал подносимую четверть самогонки и удалялся на кладбище, где, поделившись с конем зельем, засыпал, а пьяный конь бродил по улице, свешивая во дворы оскаленную морду, вследствие чего от почтения и ужаса селяне долго жили тихо и мирно.

Пшеничный догнал Точинкова и жену.

- Обратите внимание, - он показал рукой влево на огороженные забором развалины большого здания с полуразрушенными колоннами.

Точинков посмотрел, узнал площадь и театр. На средней колонне сидела ворона, у забора росла высокая седоватая лебеда и тонкие побеги клена.

- Нет, - возразил Точинков, - в ближайшее время ничего не выйдет. Денег не хватает даже на общежития.

Катя отпустила его руку.

Пшеничный пошел рядом с ними, рассказывал о строительстве города. Он не хотел признаться себе, что ему перестает нравиться этот высокопоставленный, много сделавший для города человек.

На лицо Точинкова снова легло выражение застарелой задумчивости.

Пшеничный заговорил о восстановлении большого хлебозавода, для чего требовалось объединить средства соответствующих организаций.

Повернувшись к Кате, Точинков виновато развел руками.

За хлебозаводом пошли детские сады, горнопромышленные училища, школы, продовольственные и промтоварные магазины, Пшеничный оседлал Точинкова и не выпускал ни на мгновение. Видя такой натиск, Остапенко с комбинатовскими работниками подключился к секретарю горкома. Точинков, наверное, уже пожалел, что отпустил машину, и дважды спросил, долго ли еще идти.

Второй городской театр, точнее - зал, некогда принадлежавший Русскому хоровому обществу, находился на спуске к реке у деревянного временного моста, по соседству с рынком.

Прошли по рыночной площади, мимо телег с мешками; за дощатыми ларьками блеснула серовато-сизая речная вода, окутанная вечерним туманом, открылись на том берегу окруженные садами домики Грушовки, а за Грушовкой - терриконы "Зименковской".

Точинков вспомнил о Кате, спросил ее, какие цены на рынке.

- Пришли, - объявил Пшеничный, показав на деревянный оштукатуренный дом на фундаменте красного кирпича.

Катя, начавшая было отвечать, что за пуд картошки просят двадцать, а за килограмм мяса - двенадцать - тринадцать рублей, вдруг увидела, что Точинкову уже нет до нее дела, что его окружают начальник комбината, какие-то другие люди в горной форме и шевиотовых "сталинках", и отошла к крыльцу, где стояли их жены, приведенные сюда, как и она, "для мебели".