Валерий Поволяев - Оренбургский владыка

Чанышев повел головой в сторону, подумал о том, что жизнь многогранна, сюжеты ее и пути неисповедимы, и часто случается так, что события, расклад, веления повторяются — ну просто до мелочей повторяются. Вряд ли Давыдов мог предположить, что из охотника он превратится в дичь.

Прошло несколько дней. Наступил декабрь — сырой, студеный. Холодный воздух пробирал до костей, люди старались как можно меньше времени проводить на улице. В один из таких дней Чанышев встретился с Давыдовым.

— О том, что отец Иона решил ликвидировать меня, я знаю, — сказал Давыдов.

— Хорошо работает разведка! — не сдержал одобрительного восклицания Чанышев.

— Хорошо-то хорошо, да не все мы знаем об атамане, — Давыдов достал из кармана кисет, выдернул из него газетный прямоугольничек, насыпал табака, свернул «козью ногу». Пожаловался: — Папиросы кончились. У белогвардейцев этого добра небось завались?

— Нет, тоже бедствуют.

— Ну им-то положено это за их заслуги, а нам за что? А? Что Дутов? Приветы шлет?

— Шлет, — Чанышев не сдержался, усмехнулся, — самые теплые. Предложил запастись оружием, при всяком удобном случае делиться им с единомышленниками. На нынешний день понятно одно: ни Анненков, ни Багич на помощь к нему не придут.

— Что так? Разуверились в Белом движении?

— Заняты своими делам. Отец Иона, кажется, поверил мне окончательно. Хотя точку зрения он может менять по нескольку раз на день.

— Да у него, у отца этого, выхода нету. Где, в каком краю, в каком сне он еще сможет завербовать начальника уездной милиции?

Это была правда. Сколько ни пробовал отец Иона дотянуться из Суйдуна до партийных работников Семиречья, до сельсоветских и исполкомовских сотрудников, до милиции — ничего не получилось, Чанышев был для «святого отца» птичкой, которая сама спрыгнула с ветки в руки. Атаман тоже считал так.

Долгими вечерами Дутов просиживал над картой, планируя поход в Семиречье, потом писал. Иногда в кабинет заглядывала Ольга Викторовна, садилась в кресло и наблюдала за мужем.

Он планировал поднять восстание одновременно в Верном и Пржевальске, в Алакуле и Апсинске, в Чугучеке и Кольджате, еще в нескольких местах. Часть из того, что выходило из-под пера Дутова, попадала к Чанышеву, от Чанышева — к Давыдову, от Давыдова — в Верный, к Пятницкому, а оттуда прямиком, по телеграфным проводам — в Москву.

— Пора, Касымхан, нашего героя отправлять в последний путь, — сказал Давыдов Чанышеву, выразительно поднял глаза к потолку.

— Пора, — согласился Чанышев, — группа готова.

Ночью Давыдова вызвали в Верный, в регистроотделение. Принимал его Щербетиньский — заместитель Пятницкого.

— Вы уверены в Чанышеве, товарищ Давыдов? — спросил Щербетиньский.

— Уверен.

— Как в самом себе?

— Совершенно точно, — не колеблясь ни секунды, ответил Давыдов.

Щербетиньский укоризненно покачал головой.

— Вы очень доверчивы, товарищ Давыдов. У нас есть сведения, что Чанышев намеренно затягивает операцию по ликвидации Дутова.

— Этого быть не может.

— Оказывается, может. И вообще возникает вопрос, не только у меня, — Щербетиньский поднял указательный палец, требуя, чтобы Давыдов не перебивал его, — почему Чанышев затягивает сроки исполнения нашего приговора, вынесенного Дутову?

Уж не преднамеренно ли?

— У меня этот вопрос не возникает, товарищ Щербетиньский. Касымхан Чанышев делу революции предан!

— Подожди, товарищ Давыдов, не стучи себя кулаком в грудь прежде времени, — Щербетиньский поморщился. — Вначале посомневайся, проверь… — в голосе Щербетиньского послышались раздраженные нотки. — Надо менять руководителя этой акции.

— Я против, — Давыдов потяжелел лицом, стукнул о колено кулаком: он знал, если будет принято решение об отстранении Чанышева от операции, то жизнь начальника Джаркентской милиции будет перечеркнута жирным крестом.

— Даже если тебе прикажет вышестоящий командир, ты все равно будешь против? — Щербетиньский удивленно поднял брови.

— Все равно буду против, — мотнул головой Давыдов, — иначе Чанышеву будет кердык!

— Кердык… Какое интересное словцо.

— Если мое мнение не будет учтено, я напишу в Москву, товарищу Дзержинскому, — пообещал Давыдов.

— Не прыгай поперед батьки через тын, — предупредил его Щербетиньский, — не советую. И не цепляйся так упрямо за Чанышева.

— Не могу не цепляться. Совесть потом замучает.

— Тоже мне… Совестливый, — Щербетиньский хмыкнул. — Раньше совестливым не был, не помню я этого за тобой. Смотри, не попади вместе с Чанышевым под крутую революционную расправу.