Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 2

Примаков молчал. Для того, что он носил в себе все двести семьдесят шесть потонувших в одной нескон­чаемой ночи дней, что с болью рвалось наружу, не под­биралось слов. С ним работал начальник отделения Авсеевич. Путну, которого немного подлечили в боль­нице Бутырской тюрьмы и после вновь вернули в Ле­фортово, он довел до нервного истощения. С первых дней апреля его и Примакова почти ежедневно тас­кали на допрос, несколько раз водили к Ежову.

— Я серьезно предупреждаю вас о последствиях дальнейшего запирательства,— он не далее как вчера пригрозил Виталию Марковичу,— в последний раз.

Примаков ожидал еще более мучительной пытки и, чувствуя, что не выдержит, обещал подумать. Однако вместо следовательского попал в сталинский кабинет.. Сталин подавал ему руку помощи. Значит, он читал его письма, выделял из переполнившей тюрьмы без­ликой массы, может, даже хотел спасти.

У него потекли слезы, началась истерика. Ничего вразумительного он так и не сказал.

— Я ни в чем не виноват! — это было единственное, что он запомнил. И еще свой жалкий отчаянный крик.

— Будете давать показания о своей контрреволюци­онной деятельности? — спросил на следующую ночь Авсеевич.

— Буду. Я хочу написать заявление.

— На чье имя?

— Ежова.

Авсеевич вызвал Карелина и Бударева — они обыч­но сменяли его на конвейере — и велел не возвращать заключенного в камеру, пока тот не напишет как следует .

— Помогите ему.

«В течение 9 месяцев я запирался перед следствием по делу о троцкистской контрреволюционной органи­зации. В этом запирательстве дошел до такой наглости, что даже на Политбюро перед товарищем Сталиным продолжал запираться и всячески уменьшать свою вину. Товарищ Сталин правильно сказал, что «Прима­ков — трус, запираться в таком деле — это трусость». Действительно, с моей стороны это была трусость и лож­ный стыд за обман. Настоящим заявляю, что, вернув­шись из Японии в 1930 году, я связался с Дрейцером и Шмидтом, а через Дрейцера и Путну — с Мрачковским и начал троцкистскую работу, о которой дам следствию полные показания».

Карелин, заместитель начальника отделения, охотно помог бывшему комкору, подсунув парадную заготов­ку на Якира. Осталось только переписать:

«Троцкистская организация считала, что Якир наи­более подходит на пост народного комиссара вместо Ворошилова... Считали, что Якир является строжай­шим образом законспирированным троцкистом, и до­пускали, что он, Якир, лично связан с Троцким, и, воз­можно, он выполняет совершенно секретные, нам не известные самостоятельные задачи».

Потом его заставили написать, что во главе заговора стоял Тухачевский, тоже секретнейшим образом свя­занный с Л. Д. Троцким, и еще сорок человек (Шапош­ников, Каменев С.С., Гамарник, Дыбенко, Фельдман, Урицкий и т. д.) составляли руководящее ядро.

Начальник Особого отдела Леплевский ознакомил Путну с показаниями Примакова.

— Надеюсь, что теперь у вас хватит благоразумия.

Угодив с больничной койки на следственный кон­вейер, Витовт Казимирович едва стоял на ногах. Ему разрешили оправиться: моча отходила с кровью.

Дерзкая выходка с Ворошиловым обошлась дорого: выбивали свидетелей. В горячечном бреду он назвал имя домашнего доктора, кротчайшего беспартийного человека. Для Тухачевского, Якира и Фельдмана сви­детелей не потребовалось. Леплевский велел Авсеевичу убрать заготовки. Он хотел, чтобы арестованный сам назвал имена. Как он говорил, так и заносилось.

Потом протокол оформили наново, с требуемыми подробностями и утвержденными свыше формулами.

Тайные переговоры в Берлине, о которых, по-види­мому, не были проинформированы ни посол Суриц (донесение Мастного), ни, судя по его поведению, посол Александровский, окончательно убедили Бенеша, что за спиной Сталина действует мощная организация.

— Моя признательность останется неизменной,— он тепло поблагодарил Карла Виттига.— Верю, что на­станет день, когда я смогу сказать об этом открыто.

Передав доктору Новаку пакет с фотоснимками, он попросил изготовить копию в одном экземпляре и написал письмо Сталину.

Когда все было готово, вызвал курьера, которому до­верял самые деликатные поручения.

— Передать лично Сталину. В случае вынужденной посадки на территории Польши — уничтожить.

Спустя день президент, опять-таки минуя канцеля­рию, частным образом проинформировал Леона Блюма, давнего друга и союзника: