Нафтула Халфин - Победные трубы Майванда. Историческое повествование

— Немножко легче, — прошептал правитель. — Теплее… Но боль не уменьшается…

— Не хотите ли порошок морфия? Это вас успокоит.

— Морфий? Ни в коем случае. Он сухое — горячее средство, а наш темперамент также сухой — горячий. Морфий для нас вреден!

Стоявшие у ложа придворные шумно одобрили эти слова. С ликующей улыбкой к правителю обратился ахун:

— Эмир-саиб, табибы-ференги не знают многого из того, что известно нам. Если будет угодно, я развею туман неведения нашего гостя и возведу его на скалу познания…

Восприняв легкое движение руки Шер Али-хана как согласие, ахун, качая котлообразной головой, прочел Яворскому лекцию о теории, которая существовала в медицине Востока. Ее суть сводилась к тому, что по своему темпераменту люди делятся на четыре категории: сухие, горячие, мокрые и холодные. Но, как правило, в человеке преобладают два элемента. Чаще всего — сухость и тепло (это, к примеру, афганцы, окруженные безводными, раскаленными пустынями), холод и влага (а это холодные — мокрые европейцы, их в Афганистане представляли преимущественно по облику и повадкам ненавистных инглизи).

Все лекарства, объяснял ахун, и его хитрые глазки торжествующе блестели, делятся на те же категории, а морфий принадлежит именно к сухим — горячим средствам.

— Как же можно предлагать его сухому — горячему больному, — вопрошал он, разведя в стороны руки и выражая всем видом глубокое недоумение. — Ведь в организме эмира-саиба и так преобладает сухое — горячее. Ему станет еще хуже. Нет, тут необходимо холодное — мокрое лекарство. Слабительное, например. Или холодные обливания. Так меня учили лучшие табибы Пешавара, — добавил ахун и вдруг осекся.

Снова зашумела толпа сановников, соглашаясь с убедительными доводами знатока медицины.

— Эта нога здорова. Нечего ее разглядывать, — с иронией говорили они Яворскому, когда он осматривал для сравнения правую ногу. Все его рекомендации и лекарства были отклонены.

Стало ясно, что местные табибы, опасаясь за свой авторитет, решили оттеснить русского врача от правителя.

Два дня спустя, однако, ахун пришел за Яворским:

— Эмир-саиб совсем не спит от боли. Она не унимается, хотя мы применили все средства — даже опиум и сок маковых семян!

Тот же зал, а в нем — страдающий человек с покрытым потом лицом и тусклыми глазами, с темными кругами под ними.

— Урус табиб, — эмир слабо, одними губами улыбнулся. — Нога болит, будто ее пилят. Уснуть невозможно. Ставили пиявки — крови не взяли. Нет ее: всю инглизи выпили. Они-то хорошо присосались! Кандагар… Джелалабад… Кабул совсем рядом.

«Какие пиявки? Да ведь он бредит. И в бреду этого несчастного не оставляют англичане, которые выгнали его из Кабула и довели до такого состояния», — в ужасе подумал врач. Он откинул одеяло: в верхней части голени слабо обозначилась темно-багровая зигзагообразная полоска. Ниже ее нога была ледяной и казалась омертвелой. Граница гангрены… Нужны экстренные меры, иначе заражение охватит весь организм и тогда — конец.

Вечером Яворский собрал у себя своеобразный консилиум с участием ахуна и некоторых придворных. Внимательно вглядываясь в русского доктора, будто желая выведать его сокровенные тайны, ахун сказал, что болезнь вызвана слишком горячей кровью эмира-саиба.

— Эта кровь спустилась в ногу и привела к ее охлаждению, — не очень логично резюмировал он свой диагноз. — Иншалла! Если Аллах захочет, я надеюсь в три-четыре дня вылечить нашего повелителя.

Чтобы не стать козлом отпущения при печальном исходе болезни, а он сомневался в нем все меньше, Яворский предостерег собравшихся:

— Я желал бы разделить эти светлые мысли, но боюсь, что больная нога потеряна для эмира, и страшная опасность угрожает даже его жизни…

— Предоставьте дело мне, — ахун не дал договорить, — и вы увидите эмира-саиба здоровым.

Снова Яворского отстранили от лечения. Да он и не смог бы в нем участвовать, ибо сразу после «консилиума» его свалил приступ лихорадки, усугубленный нервным напряжением. В бреду ему часто мерещилась котлообразная голова ахуна и в ушах звучали его слова: «Сухое — горячее… Мокрое — холодное… Пешаварские табибы…»

Очнувшись, Яворский вспомнил то, что мучало его в бреду. «Почему пешаварские табибы? Ведь этот город никогда не слыл центром медицинской науки. К тому же там давно хозяйничают англичане. Они могли бы научить более современным врачебным приемам, — размышлял он. — А может быть…»