Александр Бармин - Руда

Два дня шел манси к хребту, и горы делались всё выше. На лесистых вершинах появился снег, не тающий до середины лета. Однако и за крутыми горами, на большой высоте попадались зыбкие торфяные болота. Через них приходилось пробираться ползком, с длинным шестом у бока.

В глубокой мглистой долине начался кедровник. Здесь тогда оставлял его отец. Вот и кат-пос их сохранился на коре: сделанный ножом отца рисунок — дужка и три прямых черты, выходящих из одной точки и пересекавших дужку. Это семейный знак Чумпиных. Раз… два… три чужих кат-поса рядом. Три человека приходили сюда после них, все с собаками. Не часто же навещают манси большого Чохрынь-ойку!

Прошел через священный кедровник. Просторно между широкими стволами, каждый из них в три обхвата. Вспугнул красного, как осенние листья, оленя, — тот убежал неторопливо, оглядываясь на манси. У опушки взлетел с треском выводок рябчиков, — пестрые птицы расселись на ветвях, попискивают, тянут к охотнику шейки. Степан не снял лука: здесь нельзя убивать.

Капище Чохрынь-ойки — обыкновенный амбарчик-чомья на двух гладких, покосившихся от времени столбах. Над крышей топырились великолепные лосиные рога.

В стороне, в кустах, Чумпин разыскал бревно с зарубками для ног и приставил его к чомье. По бревну вскарабкался наверх и отомкнул простой деревянный затвор.

Открылась дверца, и из тени на Чумпина глянули тусклые неподвижные глаза идола — четыре глаза. Двухголовый толстый Чохрынь-ойка сидел посреди амбарчика, весь укутанный пестрыми тканями. Во много слоев наверчены дорогие тонкие привозные ткани. На головах шапки черного соболя. Нос, плоский и длинный, чуть намечен топором. Еще ниже — щель: рот.

По стенам сплошь шкурки зверей: лисиц, бобров, соболей, выдр, россомах. Это приношения после особо удачных охот. Помог бог — на тебе: из бобров — самый крупный, из лисиц — самая дорогая, чернобурая, из соболей — соболь самого темного волоса! Без обману! Только и ты, бог, другой раз не обманывай. За много лет накопились шкурки, вон уж от ветхости валится шерсть.

Перед идолом большая серебряная чаша с изображением нездешнего охотника верхом на странном двугорбом с лебединой шеей животном. Чаша до краев полна почерневшими серебряными монетами. Тут же, рядом с чашей, десяток ржавых ножей, бусы, остатки съедобных приношений, не понять каких: они совсем испортились.

Сидя на порожке чомьи, Чумпин вполголоса беседовал с богом. Ничего особенного не произошло. От долга они с отцом увиливать не собираются. Пригоршню серебра — очень хорошо помнят. Можно же немножко подождать. Деньги будут скоро. А пока вот прими это: Чумпин достал из-за пазухи огниво. Без огня трудно будет в пути, — но что ж делать? Дарить — так то, что жалко. Положить в чашу постеснялся, сунул огниво в складки выцветших тканей на идоле.

С тихим шелестом порвались ткани, легкими, как пепел, клочьями повисли вокруг идола. Из складок посыпались серебряные монеты. Они падали одна за другой звенящим дождем. Под первым слоем тканей обнаружился второй, который тоже лопнул, уже сам, без прикосновения пальцев манси. Серебряный дождь усилился. Потом открылся и так же развалился третий слой. Весь пол чомьи покрылся серебром, а монеты всё еще звенели и сыпались.

Чумпин со страхом глядел на поток серебра и не понимал, что это вздумалось Чохрынь-ойке раздеваться перед ним, нюса-манси? [15] Нюса-манси — бедный манси.

Целый обоз двигался к мансийскому зимовью на Баранче. Пять лошадей с телегами, пятнадцать человек русских. На телегах лежали мешки хлеба, топоры, кайла, лопаты. Люди помогали лошадям вытягивать телеги из глубоких промоин.

Услышав издалека конское ржанье, Чумпин выбежал навстречу обозу.

Телеги пришлось оставить на Баранче, а всё добро с них навьючить на лошадей. Чумпин повел рудознатцев на Кушву. Дорогой устраивали елани на топких местах: Переваливали через горы. На деревьях делали затесы, так что белая полоса протянулась по стволам до самой Кушвы — будущая дорога.

Шли шумно и весело. Половина русских — безусые юноши, они совсем не злые, давали манси вволю хлеба. Всю дорогу собирали землянику, радовались, что теплый дождь прибил комаров.

Во главе отряда — Куроедов-ойка и Вейдель-ойка, — начальники. Но больше всех понравился Чумпину молодой русский по имени Егор. Он спрашивал Степана про двухголовых человечков, что вырезаны на стволах сосен, пробовал натянуть лук охотника; требовал, чтобы тот называл всё мансийскими словами. Узнав, что ласточка по-мансийски: ченкри-кункри, очень обрадовался и сказал, что «очень похоже». Вырезал на коре и показал Чумпину свой кат-пос, вот такой: «Е. С.»