Франсин Риверс - Раав. Непостыженная

— Она уже приняла решение.

— Неужели? Если Бог спасет Раав из Иерихона, то право распоряжаться своей жизнью Бог предоставит ей, — на его губах появилась легкая улыбка. — И если она действительно так мудра, как ты говоришь, она предпочтет мужчину постарше.

Салмон рассмеялся, и напряжение спало. Может быть, Халев просто испытывал его?

— Ты сказал, что она принадлежит мне по праву завоевателя.

Халев рассмеялся вместе с ним.

— И то правда, но у столь отважной женщины обязательно будет свое мнение, — он положил руку на плечо Салмона и снова заговорил серьезно. — Когда закончится битва, Иисус будет решать ее дальнейшую судьбу. Она подвергнется испытанию, — Халев отпустил плечо юноши — И если она действительно такова, как ты говоришь, то тебе нет нужды переживать.

Но Салмон не был удовлетворен. Он хотел бы услышать прямой ответ, а вместо этого ему придется ждать.

Сможет ли Раав доказать, что она действительно такая женщина, какой он представил ее Халеву? Если нет, то, вне всякого сомнения, ему придется доказывать, что она не причинит неприятности израильтянам.

Раав высыпала зерно в большой глиняный сосуд, который принес ей сын Мицраима. Еще две корзины, и кувшин будет полон. В других трех больших кувшинах была вода. Две корзины были заполнены финиками, и две — изюмом. Последние несколько дней ее мать, сестры и невестки приносили бобы, чечевицу, лук, чеснок и лук-порей. Дом начал напоминать торговую палатку на рынке, наполненную продовольствием. Но хватит ли этого, если осада продлится дольше недели? Она вновь осмотрела запасы, мысленно составляя список того, что у нее было, и того, что еще было необходимо принести, только бы ее семья ни в чем не нуждалась до тех пор, пока израильтяне не пробьются в город и не спасут их. Времени оставалось немного, с каждым днем ее волнение усиливалось.

Иовав и Мицраим приходили к ней каждый вечер после работы на укреплениях. Пока она подавала еду, они рассказывали все, что слышали. Каждая кроха информации, которую она собирала, могла пригодиться позже. Но самым важным было утвердить отца и братьев в их вере в силу Бога Израиля, чтобы они не возлагали надежд на планы царя.

— Царь уверен в том, что город захватить невозможно, — сказал Мицраим в один из вечеров. — Израильтянам никогда не приходилось сталкиваться с такой крепостью, как наша.

Иовав оторвал кусок хлеба и обмакнул его в чечевичную похлебку, приготовленную Раав.

— Они могут и не дойти до стен. Царь заготовил тысячи стрел. Целая армия будет стоять на укреплениях, в готовности застрелить всякого, кто дерзнет приблизиться.

— Не обманывай сам себя, брат, — Раав долила ему вина. — Не доверяй свое спасение этому человеку. Не забывай, что я знаю его гораздо лучше. Более того, ни он, ни вся его армия со всем вооружением ничего не смогут поделать, когда израильтяне пойдут против нас. С ними идет Бог. Ты должен поступить так, как я говорю тебе. Бросай все и беги сюда, как только израильтяне вступят на западный берег Иордана.

— Только как они доберутся до западного берега?

— Я не знаю! — Раав отставила кувшин и уперла руки в бока. — Может быть, они построят плоты. Может быть, переплывут. Может быть, перейдут!

Мицраим рассмеялся.

— Может быть, их перенесут орлы. Или даже лучше — может быть, у них появятся крылья, и они перелетят!

— Как ты можешь смеяться? — Раав отвесила ему подзатыльник. — Если Бог разделил Чермное море, думаешь, эта река сможет остановить Его? Он может иссушить ее Своим дыханием! Единственное безопасное место вне лагеря израильтян — это дом, где ты сейчас находишься.

Она взяла кувшин и посмотрела на братьев взглядом, полным отчаяния. Почему они не видят положения Иерихона и его народа так же ясно, как видит она?

— Сюда идет Бог! И вам лучше быть готовыми к Его приходу!

Раав отодвинула табурет и встала. Осмотрела стоящие в комнате большие кувшины, несколько циновок, сложенных в углу, стопку одеял на кровати.

— Что еще нам может понадобиться?

Она крепко зажмурилась, пытаясь унять дрожь.

— Терпение.

Даже если израильтяне переходят реку в это самое мгновение, она готова.

Пока лагерь израильтян еще располагался в Ситтиме, манна продолжала падать с небес, но каждое утро ее становилось все меньше, и теперь с восходом солнца появлялся лишь тоненький слой.

Салмон встал на колени вместе с тысячами мужчин, женщин и детей, собиравших свою пищу на этот день. Он сделал лепешку из подобных кориандру хлопьев манны и положил в походную печь, вынесенную его родителями из Египта. Теперь Салмон часто думал о своих родителях. Он молился о том, чтобы не повторить их ошибок; о том, чтобы его вера была твердой; о том, чтобы не ослабеть в предстоящей битве с врагом. Он хотел быть не просто мужчиной, но мужем Божьим.