Наконец расшалившиеся кузнечики распрыгались так, что один из них ударился в переносицу девушки. Она сперва недовольно нахмурилась, потом распахнула фиалковые глаза и счастливо улыбнулась, вспомнив радости прошедшей ночи, потом захмелевшие глаза ее прояснились вдруг осознанием, испуганно вскочила она и затормошила спящего юношу:
— Вставай! Светло уже совсем, милый!..
А тот все никак не поднимался, по-детски недовольно выпячивая губы. И, не дожидаясь пробуждения возлюбленного, потянула она из-под него край своего расстеленного на траве белого пеплоса. Но накинуть на себя одежду не успела юноша открыл глаза и восторженно уставился на нее, ведь наготу ее при свете дня видел он впервые.
Румянец расплескался по щекам девушки.
— Отвернись, — тихо попросила она.
Но вместо того юноша встал во весь рост, не прикрывая ничем наготы своей, приподнял за плечи девушку, чуть отстранил ее от себя, чтобы лучше рассмотреть, чтобы и она могла разглядеть его. И боролось в ней смущение с горячим желанием видеть его, и горели щеки ее, будто лепестки олеандровых цветов, а взгляд, остановившийся было на его лице, робко стал опускаться вниз — к набрякшей новой силой невидали, горячие толчки которой не раз исторгли из нее ночью крик блаженства.
И скользнул из рук ее на траву почти невесомый пеплос. И прильнула она к юноше, каждой клеточкой своего тела чуя его жар и крепкость, а он уткнулся пересохшими губами в ее припухшие после ночи губы и стал увлекать девушку вновь на траву, но, опомнившись, выскользнула она из его объятий, бормоча горячо, еле внятно:
— Милый, миленький!.. Светло уже давно, день начался… Бежать мне пора… Достанется дома, если узнают..!
И тогда юноша поднял оброненный девушкой пеплос, накинул на ее еще не округлившиеся плечи, поправил внизу, чтобы хорошо он сидел, и заметил вдруг на его белом тонком полотне, служившем им ночью подстилкой, небольшое, но яркое пятнышко крови.
Побледнело лицо юноши, и выдохнул он, указывая на это пятнышко: «Больно было тебе?»
Но подбодрила его улыбкой возлюбленная:
— Сладко мне было, миленький!.. А это — ничего… Побежали скорей к роднику — замою!..
Юноша поднял с травы свой хитон, ловко облачился в него. Осторожно преодолели влюбленные заросли олеандров, окружившие полянку, и побежали по извилистой тропинке вниз, к источнику.
Возле родника, клубящего на дне золотистые песчинки, юноша задумчиво оглянулся на холм Пникс, где впервые был счастлив невыразимо, потом ясный взор его замутился тревогой, печалью, и сказал он севшим внезапно голосом:
— А ведь он там…. которого завтра убьют…
Замывая досадное пятнышко на складчатом пеплосе, девушка подняла голову:
— А за что его казнят?.. Ой! — Родниковая вода обожгла ее разгоряченное тело.
— За то, что он самый мудрый в Афинах… — Юноша повернулся к возлюбленной, хотел было добавить еще что-то, но она выпрямилась, глядя в сторону холма, подмоченный пеплос облепил ее прекрасное тело, и явила прозрачность ткани место схождения стройных ног девушки, с темной отметиной выше него.
Ничего больше не смог он произнести, выдохнул только:
— Любимая!
Бросился к ней и сграбастал цепкими жадными руками…
Человек, о котором вспомнили юные любовники, в то ясное утро еще спал на жестком топчане, укрытый неизменным плащом-гиматием, бурым, под цвет земли. Свет, пробившийся сквозь отверстие в каменной стене, расположенное высоко от пола и служащее окном, выхватил из сумрака его лицо: седую, лохматую бороду, толстые, выпяченные, приоткрытые слегка губы, в щели между которыми обозначились редкие, желтоватые, но на удивление целые зубы, крупный, широкий и вздернутый нос с раздутыми ноздрями, никак не желающие седеть, лишь прихваченные морозцем густые брови, высокий бугристый лоб, изрезанный глубокими морщинами, переходящий в огромную шишковатую плешь…
Известный сирийский маг и физиогном Зопир, впервые увидав когда-то этого человека, без тени сомнения заявил, что по натуре своей этот афинский гражданин духовно ограничен, очень склонен к пороку и умрет он, конечно, не смертью своей…
То утро застало спящего в темнице на склоне холма Пникс. Небольшая эта тюрьма была расположена в пещере, образованной ветрами и водами в незапамятные времена, и предназначалась для самых опасных преступников, приговоренных к казни.
Устроена эта тюрьма была, когда подошел к концу «золотой полувек Перикла». А когда в пурпурную мантию тирана облачился Критий, глава Правительства Тридцати [3] Правительство Тридцати — тирания Тридцати, господство олигархов во главе с Критием.
, бывший ученик знаменитого философа Сократа, здесь, у подножия Пникса, уже не знали отдыха прилежные палачи-отравители, отправляя в Аид [4] Аид — подземный мир, царство мертвых.
смятенные души сторонников демократии.
Читать дальше