Валентин Тарасов - Чеслав. Ловец тени

— Здравия дому вашему, духу Домовому и вам, хозяевам-родичам! — приложил он руку к груди, приветствуя присутствующих.

— И тебе, Сбыславушка, здравия! — ответила за всех хозяйка, так как Чеслав с набитым ртом смог только кивнуть.

Болеслава поспешила вытереть рушником и без того чистую лавку для уважаемого гостя.

— Присаживайся к столу. Чем богаты… Попотчуйся молочком да медком, — придвинула ближе к гостю угощение хозяйка.

— Благодарствую сердечно, не голоден я. — Сбыслав за стол садиться не стал и смущенно переступил с ноги на ногу. Видно, что-то тревожило его, а оттого лишало обычной уверенности. — Да вот зашел Кудряша повидать. Знал, что здесь застану… Да и где ж еще?

Кудряш даже не пошевелился, хотя речь шла именно о нем. Болеслава выразительными жестами да лицом показала гостю, что «тяжко, мол, парню».

— Да и я не с радостными вестями, — пробормотал хмуро Сбыслав и, передумав, все же примостился с краю лавки.

Болеслава и Чеслав, который тут же забыл о еде, прикипели к гостю взглядами, ожидая, что он скажет.

— Да и какие уж тут… радости, когда смерть в селении кровь нашу губит? — с большой озабоченностью и оттого, наверное, с неменьшей тяжестью развел руками глава селения. — Волхв Колобор у богов о погибели внезапной спрашивал. Скверная болячка сразила их — таков ответ Великих. — Помолчав, почтенный муж обратился к неподвижному Кудряшу и говорил, что камни неподъемные ворочал, вздыхая и с трудом подбирая слова: — Твоих-то, Кудряш, обрядить следовало бы… Думали о том, как сопроводить их к предкам. Да тут случай особый… Волхв говорит, что пошесть та заразной может быть. А потому, поразмыслив да с Колобором посоветовавшись, мы решили, что кострищем им погребальным ваша хата станет.

Это известие заставило Кудряша привскочить на лежаке. Он резко поднялся, но вынужден был сесть, потому как почувствовал, что стены перед глазами заходили ходуном.

Отроки споро носили солому, сухие прутья да поленья, обкладывая дом со всех сторон, — так, как обычно сооружают погребальное кострище.

Бабы да девки руками прикрывали рты, сдерживая рвущиеся наружу рыдания, рукавами сорочек да краями платков утирали глаза, из которых то и дело росились слезы. Понурые мужики да парни лишь тяжело вздыхали и качали головами. Обычно неугомонная детвора, жмущаяся к матерям, и та притихла. Все жители городища, от мала до велика, собрались у хаты семьи Кудряша.

На лицах людей блуждали растерянность и любопытство, смешанное с немалым испугом. Внезапная и непонятная смерть целого семейства соплеменников взбудоражила их, лишила покоя. Конечно, и раньше случалось, что смерть забирала сразу нескольких соплеменников, и даже семьями. Но никогда еще не бывало такого, чтобы умерших не возлагали на погребальный костер, а им становился их родной дом.

Да и не жгли никогда в их селении жилища. Бывало, конечно, что по недосмотру или от неосторожности загоралась хата от очага и не успевали вовремя погасить пожарище, а так, чтобы сами жгли, — не было такого. Сжигали ведь не просто стены-бревна да утварь. Для лесного племени дом был что живой. И деревья для его постройки выбирались тщательно: не скрипучие, ибо в них плачет душа замученного человека, и не засохшие на корню, так как сил жизненных нет в них, а значит, и живущие в таком доме болеть станут. Дом для люда лесного был их связью с предыдущими поколениями. Здесь они рождались, росли, здесь многие и испускали последний вздох.

Кудряш, стоявший в толпе возле Чеслава и Болеславы, был сам не свой. Он то отрешенно глядел в одну сторону — вход в свою избу, будто ожидая, что вот-вот оттуда должен появиться кто-то из домочадцев, то начинал нервно вертеть головой, без умолку говорить и даже шутить. Только шутки эти были невеселые, и смеялся над ними он один.

Болеслава, переживая, чтобы парень часом умом не тронулся, успокаивала его, но Кудряш, замолкая на какое-то время, начинал снова:

— Не будет теперь матушка моя ни свет ни заря селение наше будить, что дуда, своим голоском зычным. Уснула родительница… тяжким сном. Ой, крепко спит, да и не похрапывает, родимая.

— Кудряша, ты б не говорил так, — уговаривал его Чеслав, словно больного ребятенка.

Кудряш на те уговоры обессиленно опускал голову, а после, помолчав какое-то время, снова вскидывал и продолжал свое:

— Да не выть же мне здесь, что бабе! А так говорю, говорю — и все ж легче мне.

И его губы растягивала горькая улыбка.