Gunter Grass - Траектория краба

Вот она, эта дата, словно высеченная клинописью в граните. Проклятая дата, с которой все началось, убийственно нарастало, достигло апогея, покатилось к своему концу. Благодаря матери мой день рождения также пришелся на эту дату продолжающегося несчастья; сама же мать живет по собственному календарю, не веря ни случайностям, ни тому подобным универсальным объяснениям всего и вся.

«Вот еще! – восклицает та, кого я никогда не именовал собственнически „моей“, но всегда просто – „матерью“. – В честь кого бы тот корабль ни окрестили, все равно бы утоп. Хотела бы я знать, о чем думал тот русский, который приказал пустить три торпеды прямехонько на нас…»

Она ворчит до сих пор, будто не утекло с того времени столько воды. Тягучий диалект, фразы будто расплющены стиральным валиком. Картошку называет бульбой, творог – сыром, а треску под горчичным соусом – вахней. Родители матери Август и Эрна Покрифке были родом из Кошнадерской земли, а потому прозывались кошнаверами. Сама же она выросла в Лангфуре. Это еще не Данциг, а его вытянувшееся в длину и уходящее в поля предместье, одна из улиц которого была Эльзенштрассе; Лангфур для девочки Урсулы, по прозвищу Тулла, был столь велик, что в рассказах матери «о старых временах» хоть и упоминались нередко купания на ближайшем морском пляже и катания на санках в лесу за южной окраиной предместья, однако гораздо чаще мать увлекала слушателей во двор доходного дома на Эльзенштрассе 19, а оттуда мимо собачьей будки с сидящим на цепи Харрасом в столярную мастерскую, шумовой фон которой определялся визгом дисковой и ленточной пилы, шорохом строгального станка и гудом шлифовальной машины. «Совсем еще девчонкой была, но уж когда клей варили, мне приходилось его в котле размешивать». Из-за чего, как гласят семейные предания, где бы Тулла ни стояла, ни лежала, ни бегала или ни пряталась в укромном уголке, всюду сопровождал ее легендарный дух столярного клея.

Словом, неудивительно, что, попав после войны в Шверин, мать обучилась в тамошнем Шельфштадте столярному делу. Будучи «переселенкой», как это называлось в Восточной Германии, она сразу получила место ученицы у считавшегося старожилом мастера, имевшего сарай с четырьмя строгальными станками и постоянно булькающим котлом для столярного клея. Отсюда было рукой подать до Лемштрассе, где нам с матерью выделили хибарку, крытую толем. Если бы после той катастрофы нас высадили на берег не в Кольберге, тем более если бы миноносец «Лёве» доставил бы нас до Травемюнде или до Киля, то на Западе мать попала бы под категорию «восточных беженцев» и ее тоже определили бы ученицей в столярку. Таким образом, я говорю о случайности, мать же с первых дней нашей эвакуации в назначенное место твердит о том, что таков был перст судьбы.

«А когда у того русского, что был капитаном подводной лодки, день рождения-то? Ты ведь дотошный, всегда все знаешь.»

Нет, в отличие от Вильгельма Густлоффа, сведений на этот счет в Сети обнаружить не удалось. Нашелся только год рождения да еще некоторые факты и домыслы, которые в журналистских расследованиях используются в качестве так называемого фонового материала.

Александр Маринеско родился в 1913 году на Черном море, в портовом городе Одессе, которая, если верить черно-белым кадрам фильма «Броненосец ‘Потемкин’», отличалась своей красотой. Мать его была родом с Украины. Отец был румыном, в первом паспорте он еще значился как Маринеску, но потом был смертный приговор военного суда за мятеж и чудесное спасение бегством в последнюю минуту.

Его сын Александр вырос в припортовом квартале. Одессу населяли русские, украинцы и румыны, греки и болгары, турки и армяне, цыгане и евреи, которые вполне уживались вместе, поэтому говорил он на эдакой смеси разных языков, но, похоже, в подростковой банде его неплохо понимали. Хотя позднее он старался говорить по-русски правильно, ему никак не удавалось до конца очистить свой южный с украинским налетом говор от вкраплений из идиш и позаимствованных у отца румынских ругательств. Над этим продолжали подшучивать даже тогда, когда он уже дослужился до старшего матроса в торговом флоте. Впрочем, с течением времени количество смельчаков, которые отваживались на шутки, заметно поубавилось, как бы чудно ни звучали порою приказы, отдаваемые командиром подводной лодки.

Открутим ленту на многие годы назад: семилетнему Александру, наверное, довелось увидеть, как от пирсов отчаливали последние транспорты белогвардейцев и как спешно покидали Одессу британские и французские интервенты. За этим последовал приход красных. Начались чистки. Потом гражданская война практически закончилась. А спустя несколько лет в порту вновь появились иностранные пароходы с нарядными пассажирами, швырявшими за борт монетки, а подросший мальчишка, сначала благодаря собственной выносливости, к которой постепенно добавлялось мастерство, ухитрялся вылавливать их.