Ульрих Бехер - Охота на сурков

— Тысячу двести франков! — проскрипел он.

Из залохмаченного рта едко пахнуло кислым спиртовым духом.

У меня и в мыслях не было покупать собаку; как нам, беженцам, бездомным, взять себе домашнее животное? Но цена меня все-таки ошеломила. Я поглядел на Сирио. Он висел перед самым моим носом, не дергался; олицетворение послушно страдающей невинности, он таращился на меня юными кругло-ониксовыми глазами.

— Тысячу двести? Не дороговато ли?

Де Колана посадил Сирио на кровать с поистине трогательной осторожностью, что ему, еще валкому с похмелья, давалось нелегко. И стал ерошить свалявшуюся шерсть на роскошных ушах Патриарха, прильнувшего к его ноге.

— Дорого, сударь, зато он чистопородный. Шотландский коккер-спаниель, древняя родословная, Кинг Чарли… Сирио Бэнкбёрнский… Хоть до Милана дойдите, хоть до Цюриха, и, если отыщете подобную собаку, э-э! — заявил он высокомерно, — тогда я выложу вам тысячу двести монет… Дешевле я его не отдам. Если вам цена слишком дорога — так мне он очень дорог. Можете не покупать.

Взмах руки, этакое потряхивание, выражавшее презрение, и, повернув мне спину, к которой пристали две-три пушинки, он уставился, не переставая почесывать Патриарха, на выцветших гномов. Мне показали на дверь.

— Тогда, стало быть, извините еще раз, что побеспокоил, и большое спасибо за информацию. Ваши псы действительно превосходны, должен признать, но тысячу двести… исключено. Мы, надо вам сказать, из Австрии… экс-Австрии… Особые обстоятельства нынче, вы понимаете…

И что это я, непрошеный гость, разговорился, вместо того чтобы уйти?

Но он внезапно обернулся и, слегка покачиваясь, уставился на меня: на монокль, потом на лоб.

— Мое почтение, господин де Колана.

Я поклонился и, повернувшись, зашагал из этого хаоса, из этой помеси музея со свалкой, зашагал по гулким, потрескивающим плиткам прихожей. Но тут за мной послышалось шарканье и стук трости о пол.

— Хе-е! Господин из Австрии, — гулко громыхнуло сзади.

На нем была широкополая черная шляпа, в которой он напоминал патриархального крестьянина и еще, пожалуй, священника. Вокруг него резвилась вся свора.

— Вы куда направились?

— Я? Да вот, назад, к Пьяцагалли. Жена ждет меня там.

Он подшаркал ближе. Враждебное высокомерие как будто улетучилось. Из-под раскосмаченных усов глянула легкая ухмылка, он что-то грыз.

— В пьяцагаллиев Граубюнденский зал? — Он грыз мятную лепешку, очистившую его проспиртованное дыхание. — Так-так… А не троицын ли завтра день, хэ?

— Совершенно верно.

— А что, если мы позволим себе… эхм-хм… в честь этакого дня рюмочку кьянти «Антинори»?

Невзирая на чирей, сверкавший на носу пьянчуги, он с завидной непринужденностью разыгрывал добропорядочного пуританина, позволяющего себе единственно в канун троицы рюмочку вина; разыгрывал превосходно.

— Позвольте проводить вас и угостить бокалом вина.

— Буду от души рад.

Прощание с псиной сворой превратилось в своего рода церемонию. Не на ретороманском, а на превосходном итальянском он произнес утешительную речь, которую заключил благословляющим жестом. Только Патриарх Арчибальдо получил привилегию сопровождать его. Последний огорченно-преданный взгляд восьми пар спаниелевых глаз, и де Колана захлопнул дверь, запер ее, пользуясь длиннющим ключом. Опираясь на палку с янтарным набалдашником и сбитым резиновым наконечником, он двинулся в путь; я прикинул: таким темпом мы прошагаем до Пьяцагалли минут двадцать. Но тут адвокат предложил подождать, а сам, и за ним вперевалку Патриарх, потопал за угол дома.

Тарахтенье стартера, рев мотора, и из-за угла выполз заляпанный глиной «фиат». Я нерешительно подсел к Патриарху, горделиво восседавшему рядом с водителем. К моему немалому удивлению, де Колана уверенно пересек площадь и, развернувшись не без элегантной лихости, выскочил из коротенького переулка на Виа-Местра. При этом он сообщил мне, что хорошо знает Австрию, изучал в Грацском и Инсбрукском университетах юриспруденцию в 1905 году, а впоследствии еще и в Гейдельберге. Когда же я сказал ему, что полтора десятилетия спустя также был студентом юридического факультета в Вене и Граце, он коротко хмыкнул и, оживившись, прохрипел:

— Однокашник!

Ксана все еще читала газеты. Граубюнденский зал уже опустел, большая часть гостей разошлась по домам ужинать. Оставшиеся не могли сдержать взрыва хохота, когда я знакомил Ксану с де Коланой. Синьор Пьяцагалли почесывал свои рубцы, хихикал в кулак. Потом вихляющей походкой подошел и справился, едва сохраняя серьезность, не желаем ли мы отужинать в ресторане. Мы предпочли остаться у Анетты и заказали «яйцо по-русски», самое дешевое блюдо из всего меню; де Колана, не придавая этому обстоятельству значения, заказал то же самое (из вежливости, предположил я) и пригласил нас распить пол-литра кьянти «Антинори».