Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона

Капорале, которому Юлия доверяла, никогда не злоупотреблявший ее откровенностью, попросил рассказать об этом, и она начала:

— Вы знаете, дорогой мой, что я происхожу из старинного рода Агубьо. Мой отец был хоть и небогатым, но гордым человеком. Он ввел в наш дом графа Никколо Питиглиано, принадлежавшего к роду Орсини, как Браччиано, Луиджи и еще несколько столь же необузданных его представителей, известных вам. Граф Никколо уже позже низко обошелся со своим бедным отцом — выгнал из замка и заставил нищенствовать, а затем пытался убить своего единокровного брата, того, который сейчас водит дружбу с бандитами, — предводитель большой банды. Сам же Питиглиано (ибо Небо не оставляет безнаказанной жестокость) был изгнан из имения собственным сыном. Юношей Никколо был очень красив, и я не хочу и не могу отрицать, что он тогда завоевал мое сердце. Но мой отец, лучше знавший его порочную натуру, был настроен против него. Незадолго до этого в нашем доме появился тихий, очень милый молодой человек, который приводил в порядок запутанные дела моего отца, — образец порядочности, приятный в общении, образованный, довольно привлекательный. Молодым девушкам в расцвете лет и красоты отнюдь не безразлично то впечатление, которое они производят на окружающих. Это просто озорство, и я в свои юные годы хотела нравиться, не слушала мудрых предостережений матери и отца. Время шло, ухаживания графа становилось всё настойчивее, а Федериго — так звали молодого юриста — с каждым днем всё больше мрачнел.

Положение отца не позволяло поощрять любовь простого юриста к его дочери. А мне вздохи и жалобы Федериго были в тягость, и мой буйный нрав все более склонялся в пользу пылкого графа. Сейчас я признаю: к моей страсти примешивались гордость и высокомерие, отчасти сыграло роль и низкое положение юноши, ибо я презирала мещан.

Моя мать хорошо видела, как горе и ревность раздирали сердце бедняги, но когда мой кудрявый граф улыбался мне, я не замечала никого, была глуха к любым страданиям и ко всему миру. Позже мне часто приходилось размышлять о природе слепой страсти, которая связывает нас по рукам, усыпляет разум, благие намерения, совесть и благочестие, подобно чарам злого чародея. Так проходили дни, недели, месяцы. Я могу назвать то мое состояние полным затмением. Я не принадлежала себе. В редкие минуты просветления со страхом пыталась понять, где же мое прежнее «я».

Я совершенно забыла о своих родителях, о дочерней покорности. Когда мой возлюбленный не мог навещать нас, он присылал мне письма. По чистой случайности или Божьей милостью (признаю́ это со стыдом) я не отдалась той страсти в минуту нашего уединения в саду или в комнате. Мой добрый ангел покинул бы меня, если бы не бдительность верного Аргуса-Федериго. Он следовал за мной повсюду, как тень. Молча, в одиночку противостоял злому гению.

Мы с графом задумали побег: назначили день, он подобрал верных людей. Я уехала тихой полночью, меня сопровождали молчаливые спутники. Уже занималось утро, когда мы добрались до одинокого дома в горах. В одиночестве я ожидала возлюбленного, когда вошел Федериго. Не могу описать сцену, которая тут разыгралась. Он знал обо всем и превратил постыдное бегство в спасение: это он сопровождал меня в повозке, переодетый и неузнаваемый, появившись раньше графа в назначенном месте, я же позволила себя обмануть. Но с какой болью, каким неистовством, каким отчаянием я приняла этот спасительный обман! Не было такого ругательства, каким бы я не наградила его, и такого проклятия, какого бы я не призывала на свою голову. Даже услышав от него, что граф в этот самый день отпраздновал свадьбу с наследницей одного старинного рода и организовал мой побег лишь для того, чтобы навеки опозорить мою семью, сделав меня своей любовницей, я осталась непреклонна. Когда наконец я пришла в себя и была в состоянии видеть и слышать, то не смогла ничего возразить, когда Федериго предъявил мне письма и свидетельства, доказывающие его правоту. Но тем страшнее был мой гнев. Я бросила эти документы ему под ноги и дерзко, с вызовом заявила, что даже при таких обстоятельствах последую за графом в его замок. Разумеется, так низко я не опустилась бы, а выкрикнула эти слова лишь для того, чтобы как можно больнее уязвить преданного мне человека.

— И вы никогда не сможете полюбить меня?

— Пока я в своем уме — никогда! — крикнула я ему.

Но я чувствовала, что уже давно нахожусь в плену безумия. Федериго тоже был в отчаянии, рыдая и униженно умоляя, он поклялся покончить с собой у меня на глазах, раз я навсегда лишаю его надежды. Я только язвительно рассмеялась над его словами и возразила, что это всего лишь избитая фраза всех отвергнутых поклонников и что подобное сумасбродство не заденет моего сердца. И тут он, к моему ужасу, вонзил кинжал себе в грудь и, истекая кровью, опустился к моим ногам. Я была так поражена, взволнована и растерянна, что не сразу позвала на помощь, чтобы перевязали рану, казавшуюся смертельной. К счастью, в доме был врач, остановившийся здесь проездом, но он не мог поручиться за жизнь лежавшего без сознания юноши. В этот момент прибыл мой разъяренный отец. Какой удар я нанесла его гордости!