Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона

— Вы упомянули, почтенный, — продолжила донна, — мое состояние. Для вдовы оно, пожалуй, и значительно, но все-таки едва достаточно, ведь я должна помогать сыновьям, они не обеспечены. И, увы, скоро я могу потерять и это немногое.

Она вкратце рассказала о своем деле, что оно уже было решено в ее пользу, но недавно, чтобы помучить ее и, может быть, навредить дочери, один могущественный человек, имя которого она не хочет назвать, сумел так запутать его, что адвокаты робко отступили, а партия противника близка к победе.

— Я, пожалуй, смогу угадать, — сказал Монтальто, — кого вы имеете в виду; будьте спокойны, я сам возьмусь за это дело, и мои добродетельные коллеги Фердинанд Медичи и Борромео помогут мне. Тот, кого вы не хотите называть, никогда больше не отважится выступить против вас открыто и, таким образом, адвокаты и судьи сумеют довести дело до конца.

Донна Юлия встала, схватила руку кардинала, пылко поцеловала ее, оросив горючими слезами.

— О, теперь, теперь, — всхлипывала она, — самая большая милость, самая большая жертва, которую вы должны принести, чтобы предотвратить беду, ибо она загонит меня в могилу, если вы не услышите мою просьбу, мою мольбу, — жизнь моего несчастного сына!

Монтальто, внимательно выслушав историю заблудшего юноши, ответил:

— И эту вашу просьбу я исполню вопреки своим принципам и убеждениям. Папа и губернатор пойдут мне навстречу, ибо впервые в жизни я требую подобное. Но если Марчелло снова попадется, связавшись с дурным обществом, то не забудьте мои слова: для него мои уста будут закрыты печатью.

Собеседники расстались, преисполненные величайшего уважения друг к другу. Вернувшись домой, Юлия увидела кардинала Фарнезе, сидящего рядом с ее дочерью. Он, по обыкновению, вел с Витторией разговоры льстиво, нежно, доверительно. Мать заметила, как необыкновенно хороша сегодня дочь — рядом с этим умным и аристократичным государственным мужем. Виттория воспользовалась возможностью удалиться в свою комнату, и когда они остались одни, Фарнезе сказал самым дружелюбным тоном:

— Где вы были до сих пор, почтенная подруга?

— У кардинала Монтальто, — ответила та.

— Что вы хотите от этого ханжи? — воскликнул, громко смеясь, Фарнезе. — Жалкий сонный осел из Марки, на устах которого всё еще пословицы тамошних пастухов и возчиков, достойный любимец фанатичного Пия V, имеющего такое же нищенское происхождение, как и он. Почему вы унизили себя до таких друзей, отвернувшись от лучшего общества, к какому привыкли?

— Умерьте свой пыл, почтеннейший, — ответила Юлия холодно, — мы только что договорились: его племянник теперь обручен с моей дочерью.

У кардинала слова застыли на губах, он побелел как мел. Фарнезе, в труднейших ситуациях не терявший самообладания, сейчас буквально онемел. Спустя минуту он с трудом выдавил из себя:

— Так? И вы считаете, что умно поступили? Прекрасно сработано! Захватить желторотого птенца в свои силки и позволить ему снимать сливки!

Он вскочил, затопал ногами и заскрежетал зубами.

— Я думал, — начал он снова, — вы, как трезвомыслящая, опытная женщина, взвесив все, оцените мои предложения, но нет, вы такая же гогочущая гусыня, как и все остальные болтливые мещанки.

Не пытаясь скрыть своей ярости, он покинул дом.

Спустя некоторое время после того, как граф Пеполи вернулся в Рим, он снова отправился уже с освобожденным Асканио в путь в Сабинские горы. Когда они вышли в поле, Асканио, оглядевшись вокруг, сказал:

— Только две породы людей по-настоящему могут понять, как я счастлив сейчас: больной, находившийся на пороге смерти и теперь начинающий выздоравливать, приветствуя природу с новыми силами, и пленник, который месяцами томился в тюрьме. Ах, какое блаженство наслаждаться светом и свободой! Если бы осужденный на казнь мог выбирать, то предпочел бы быть повешенным на свежем воздухе, чем лишиться головы в темном тюремном дворе.

— Есть ли у вас надежда, — спросил граф, — что мы скоро закончим наше дело и сможем сразу освободить старика?

— Если говорить откровенно, — ответил тот, — чем дольше я думаю об этом, тем слабее надежда. Кажется, со времени ареста мои товарищи потеряли ко мне прежнее доверие. Многое, должно быть, изменилось, судя по тому, как грубо Антонио обошелся с вами. Итак, мой добродетель, если вы мне не доверяете или колеблетесь, поскольку я теперь сам не знаю, как встретят меня бывшие друзья, то лучше разойтись прямо здесь, а я вечно буду помнить ваше благодеяние, которое никогда не смогу оплатить.