Макс Шульц - Мы не пыль на ветру

— Так точно, господин капитан, приказывали. Записка, верно, еще лежит на столе.

Залигер схватил ее и прочитал: «Фольмер, шахта Феникс, проживает в Рорене…» Он сунул записку Малн.

— Это ваш почерк?

— Да, — удивленно подтвердил парень, — хотя я все еще пишу готическим шрифтом…

— Значит в случае чего, вы могли бы клятвенно подтвердить, что я спросил крепкого кофе и приказал вам написать эту записку?

— Я положил двадцать граммов молотого кофе. И большое «Р» я написал точь-в-точь, как меня учил господин учитель…

— Мои чемоданы уложены, Мали?

— Конечно, — заверил его ординарец.

После этого Залигер приказал ему удалиться, и парень пошел к двери, решительно и твердо ступая. Удивленье протрезвило его.

На ночном столике в соседней спальне стоял телефонный аппарат, непосредственно подключенный к городской АТС. Залигер сел на край кровати и потребовал немедленно соединить его с отделением гестапо в Эберштедте.

— Некий Фольмер, проживающий в Рорене, — начал он.

— Старый клиент, — прервал его голос на другом конце провода.

— …высказыванья разлагающего характера. Требовал от меня сдачи батареи без боя…

— Вы его арестовали, господин капитан?

— Нет, жду вашего указанья.

— Идите вы… — прорычал его собеседник. И швырнул трубку.

Выждав секунду-другую, тихонько опустил трубку и Залигер. Удовлетворенье разлилось у него по жилам. Он знал, что охота началась, что но его слову собаки уже спущены, но не поздно ли? Не скрылся ли Фольмер? А, наплевать, я сообщил куда следует, обелил себя, поддержал свою честь. Он вдруг снова увидел перед собой человека в потертой синей куртке, неподкупно настороженный взор светлых глаз был устремлен на него. Достаточно и звонка… Залигер подошел к умывальнику, растер виски и смочил их одеколоном. Буравящая боль, казалось, отпустила его. Он уже опять тешил себя мыслями о самоизвинении, самооправдании. Думать о будущем — значит, думать о настоящем, ибо настоящее при ближайшем рассмотрении относительно и всегда на мгновенье впереди наших мыслей. А поскольку мы живем в настоящем, мы рабы относительного. Судить о нас вправе лишь тот, кто оделил нас бренностью. Покуда мы живем, мы эту проклятую относительность воспринимаем, как бренность. И в конце концов это восприятие сводится к страху смерти. Человек, одержимый страхом смерти, не поступает морально или аморально, он действует инстинктивно, как инстинктивно закрывает глаза от яркого света… Расслабленный этими мыслями и удовлетворением, которое они ему принесли, капитан Залигер снова зашагал по направлению к огневой позиции.

Корта со своим верноподданническим рапортом не пробрался дальше адъютанта командира дивизиона. Адъютант, сделав удивленное лицо, воскликнул: «Черт возьми, дружище!», — но тут же объявил, что сейчас не имеет возможности передать рапорт. Господин майор не разрешил себя беспокоить: у него сейчас важное совещание, и ему можно докладывать только о боевой обстановке и о приказах и распоряжениях, поступающих из штаба дивизии.

На то у майора были свои причины. Дело в том, что беседа с гауптштурмфюрером, поначалу касавшаяся характера предстоящих действий вервольфа, затронула другую, более приятную тему. Когда уровень коньяка в бутылке понизился почти до минимума и майор — поскольку разногласий касательно тактики вервольфа между обоими собеседниками не возникло, — попотчевал дорогого гостя рассказом о нескольких эпизодах гражданской войны в Испании и заодно похвалился личной дружбой с рядом влиятельных сановников франкистского государства, гауптштурмфюрер вдруг забеспокоился, вскочил, стал шагать из угла в угол, закуривая одну сигарету от другой и нервно стряхивая пепел на красную кокосовую циновку, лежавшую между дверью и письменным столом. Майор отнес беспокойство гостя за счет своих рассказов, полагая, что тот, будучи на пятнадцать лет моложе, даже и не слыхал о том, как зенитчики летом 1936 года в тренировочных костюмах взошли на борт обыкновеннейших торговых судов и сами вытаращили глаза, когда те взяли курс на Бискайский залив, а им была выдана военная форма, в трюмах же они обнаружили свои зенитки и изрядное количество боевых снарядов к ним.

— Поначалу там, на юге, в краю «лимонных рощ и цвету», нам пришлось довольно круто, ведь туда устремились коммунисты со всего мира… Но, правда, благодаря превосходству нашей боевой техники и отличной выучке немецких солдат… Да, это еще были хорошие времена! Я помню, как наши летчики в щепы разнесли Гернику, а мы — я тогда был еще юным лейтенантом — получили приглашенье на празднование этого дня в испанское офицерское казино в Виллафранке. Там ко мне вдруг пристал некий капитан Жуан, о, он недаром носил это имя, потому что был дон Жуаном до мозга костей. Этот малый с горячей кровью, как большинство испанцев, пожелал стреляться со мной из-за одной прехорошенькой сеньориты. Я сказал: «Mi capitano, это не слишком-то caballeresco, из-за подобной особы!..» Вот мы и порешили бросить монету, кто первый ее… Капитан назвал это pontificar, то есть «по-епископски», «полагаясь на суд божий», как объясняется это слово в испано-немецком словаре. Ему выпало быть первым… Впоследствии он женился на провинциальной даме, стоившей несколько миллионов. Нынче он procurador general — генеральный прокурор и частенько мне пишет…