Клаус Манн - Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Молодой Боб закончил юридический факультет. В то же время Модест, педагог и драматург, так преуспел в воспитании своего подопечного, что родители, господа Конрадины, признали своего сына готовым к самостоятельной студенческой жизни. Модест поехал в Москву на премьеру своего спектакля «Предрассудки», которая была неплохо принята и прессой, и публикой. Потом он вернулся в Санкт-Петербург и снял квартиру вместе со своим племянником Владимиром Давыдовым. Петр Ильич взял на себя меблировку, которая обошлась довольно дорого. «Но у вас должно быть уютно!» — объяснял он и покупал красивые персидские ковры, абажуры, покрывала и вазы для цветов. Он, казалось, был чрезвычайно озабочен обстановкой этой квартиры. Он вообще принимал активное участие во всем происходящем, но делал это, разумеется, в свойственной ему странной манере. В его чертах и во взгляде неизменно была какая-то отрешенность, даже когда он делал покупки или вел переговоры.

Так он с застывшим лицом и отсутствующим взглядом обсуждал с Модестом либретто для новой оперы. Речь шла о материале для «Сцен из клерикальной жизни» Джорджа Элиота. «Но это же совсем не то», — говорил Петр Ильич с безжизненной улыбкой.

Он вел переговоры с его высочеством великим князем Константином Константиновичем, который великодушно соблаговолил предложить ему сочинение музыки к произведению покойного поэта Апухтина. Речь шла о «Реквиеме».

— Я все обдумал, ваше высочество, — сказал Чайковский в заключении беседы. — Лучше я за это браться не буду. Текст хороший, но не могу же я писать сразу два реквиема.

— Почему два реквиема? — поинтересовался музыкально одаренный родственник государя.

— Ваше высочество еще не ознакомились с моей новой симфонией, — ответил композитор. — Если бы я еще стал перекладывать на музыку стихи моего друга Апухтина, мне пришлось бы повторяться.

— Так ваша новая симфония — это реквием? — полюбопытствовал великий князь.

— Да, — ответил великий композитор.

До начала репетиций симфонии оставалась еще пара недель. Петр Ильич пустился в разъезды. Он навестил своего брата Анатолия, которого давно не видел.

— Я приехал попрощаться, — сообщил Петр Ильич.

— Куда ты уезжаешь? — поинтересовался Анатолий.

— Наверное, снова в Америку, — рассеянно ответил Петр Ильич и тихо рассмеялся. — Да, мне снова сделали очень заманчивое предложение.

Далее он поехал в Клин, где разобрал свои бумаги и вместе с Алексеем навел в доме безупречный порядок.

— Вы уезжать собираетесь? — спросил верный Алексей.

— Может быть, еще раз в Америку, — ответил его хозяин.

В Москве он остановился в гостинице. Пару дней провел, запершись в своем номере. Потом он стал совершать долгие одинокие прогулки по городу. Иногда останавливался и по нескольку минут как вкопанный стоял на площади перед Кремлем.

— Разве это не грандиозная площадь? — обратился он к идущему мимо прохожему. Тот удивленно кивнул, а странный старик продолжал: — Тридцать лет тому назад я, совершенно ошеломленный, стоял перед этой кремлевской стеной и куполами нашей самой святой церкви. Знаете, я тогда плакал от восторга. Ах, я и теперь готов заплакать! Какой восхитительный город!

Прохожий, к которому он обращался, уже продолжал свой путь. Он был не то удивлен, не то тронут.

Странный старик вошел в самую святую церковь, встретившую его запахом ладана и золотистыми сумерками.

Перед одной из икон он застывает. Эту Богоматерь он в юности часто навещал и особенно сильно любил. Кажется, ее слегка склоненное страдальческое лицо с огромными глазами с тех пор потемнело. Действительно, оно кажется почти черным, только на щеках и на лбу просвечивают красноватые и золотистые пятна. Худые руки по-театральному сложены на коленях. Взгляд Богоматери из-под тяжелых век направлен мимо молящегося и теряется в бесконечных сумерках византийского здания. Петр Ильич долго стоит перед этой иконой.

Так же неподвижно час спустя он стоит на мосту через Москву-реку. Там, внизу, кажется, то самое место, где он давным-давно, наверное, несколько столетий тому назад, дрожал от холода и сильно простудился, когда хотел спровоцировать строгого Всевышнего. Вода была ледяная, но, по-видимому, все-таки недостаточно холодная. Наверное, в этот момент его окружали насмешливо хихикающие злые духи. А дома бедная Антонина ждала своего ни на что не годного супруга с горячими примочками. Сколько же времени прошло! Петр Ильич переводит взгляд на кремлевскую стену, позолоченную вечерним светом.