Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

Кореллий Руф еще четыре дня ожидал смерти. После похорон Ларций опять всю ночь промаялся.

Героизма, разумного, трезвого выбора в решении старика Руфа было хоть отбавляй, однако опять же таилась в его поступке и некоторая недоговоренность, смутившая Ларция. Руф почувствовал себя свободным — это хорошо. Но разве это выход для него, отставного префекта?

Споткнувшись об эту мысль, Ларций некоторое время с недоумением прикидывал — вот он, Ларций, Корнелий Лонг, тоже старается избежать порочных страстей, старается не впасть в безысходность. Однако мучения все же испытывает. За объяснением обратился к своему личному рабу Эвтерму. Тот был большой дока по части умения жить. Эвтерм растолковал, что безысходность — это скорбь от размышлений, неотвязных и напряженных, а мучение — страх перед неясным. Зная причины, легче избавится от этих пороков, но будет ли разумно в его, Ларция, положении пойти и повеситься, он сказать не может? С одной стороны, конечно, это достойный выход. Если ты ощущаешь себя свободным человеком, будь готов быть свободным во всем. С другой — не трусость ли бросить родителей на произвол судьбы, причинить им страшное горе? Пример Кореллия убедителен, однако другой мудрец, Агриппин, заявил — сам себе трудностей не создаю. Так и не найдя ответа, Ларций спросил, стоики утверждают, что наша душа — частичка, сколок, искорка мировой души или все пронизывающей, одухотворяющей природу пневмы. В таком случае, эта самая пневма тоже должна испытывать страдания? Выходит, ей тоже неспокойно? Тогда о каком бесстрастии, снисходительном отношении к ударам судьбы может идти речь? Эвтерма ответил откровенно.

— Не знаю, господин. Я слыхал, что в провинции Иудея сто лет назад объявился некий безумец, утверждавший, что он — сын Божий и явился на землю смертью смерть одолеть. Что, мол, он и есть страдающая мировая душа, и те, кто поверят ему, придут к нему, получат надежду на спасение.

Ларций недоверчиво прищурился.

— Где, говоришь, проживал этот мудрец? В провинции Иудея? В этой Иерусалиме, которую сравнял с землей император Тит?

— Точно так, господин.

Ларций вздохнул.

— Варварское племя, а туда же! О мировой душе заговорили, — он подумал немного и с некоторым сожалением, справившись с подступившей к горлу безысходностью, добавил. — О сострадании — и-и…

В те дни, когда Нерва прятался в Палатинском дворце, случались у римлян и веселые минутки. Например, потешный водевиль сочинил своей смертью Веллей Блез, на которого даже после смерти Домициана продолжал давить Регул. Веллей, чувствуя приближение смерти, пообещал наглецу оставить ему в наследство свой знаменитый парк за Тибром, однако в оглашенном завещании не было ни слова ни о парке, ни о Регуле. Узнав, какую шутку сыграл с ним богач, сумевший провести самого пронырливого сенатора, которого знал Рим, Регул пришел в ярость, но успокоился тем, что купил у наследников Блеза этот парк и выбросил оттуда все, что напоминало о прежнем хозяине.

Прошел месяц, другой, но дело Лонгов так и не стронулось с мертвой точки. Новый принцепс в ответ на запрос Ларция, ответил, что сейчас не время «сводить счеты и тем самым расшатывать устои государства». Затем провозгласил — «требование момента в том, что бы в Риме царило согласие и радость по случаю установления справедливости и торжества законов». «Мелкие дрязги, — добавил новый принцепс, — пора отставить в сторону». Этот ответ, по меньшей мере, странный, если не издевательский, вконец расстроил Ларция.

Он решил поговорить с Плинием. Судя по предыдущей встрече, Плиний много знал и был вхож в круг близких Нерве сенаторов.

Сначала старый друг отвечал скупо и осторожно. Намекнул, что дело Лонгов, к счастью, пока не привело к убийственному для их семьи результату. То есть, можешь и потерпеть… Другие пострадали куда чувствительнее, чем «ты, мой друг», и отдать долг этим убиенным, вернуть сосланных, вернуть честь лишенным ее, задача более насущная, чем помощь еще не успевшим пострадать и только ожидавшим своей участи согражданам, «как бы горько это не звучало для тебя».

Действительно, звучало горько, но еще горше стало на душе, когда Плиний признался — Нерва висит на волоске. Преторианцы уже в открытую грозят принцепсу смертью, требуют, чтобы тот немедленно выплатил им наградные, объявил Домициана «божественным» и сократил срок службы до десяти лет.

Ларций рот открыл от изумления.

— Как до десяти? С шестнадцати до десяти?