Михаил Ишков - Семирамида. Золотая чаша

В царском письме и слова не было об опале — все те же уверения в неизменности дружеских чувств, воспевание воинских доблестей Нинурты, без которого Шамши-Адад не мысли себе продвижение на север. «Поход не за горами, Нину, и самым нелепым препятствием я считаю, что ты так долго сидишь в Вавилоне. Тебе пора прибыть в Калах, войско ждет тебя. По секрету признаюсь — Роксана тоже ждет тебя. Я горд, что могу отдать ее в надежные руки…»

Последние строки вновь пробудили ненасытную хандру, заметно отощавшую за то время, что Нину провел в Вавилоне. Казалось, совет Азии не спешить и ответить царю согласием, передоверив Шами самой решить это дело, сбывался. Все постепенно возвращалось на круги свои, даже самые лихие сплетники не отваживались признать победу волосатого Шамши над воспитанницей несравненной Иштар. Теперь уже и Вавилоне с нетерпением ждали исхода этого необычного сватовства.

На Шаммурамат начали делать ставки, тем более высокие, что стойкость дочери Вавилона пробудила в горожанах чрезвычайно патриотические чувства. Это было бы смешно, если бы не Сарсехим, указавший как-то Нинурте, что и при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль.

Нинурта-тукульти-Ашшур был человек практический. Он никогда особо не задумывался над устройством мира, над точностью воспроизведения божественного замысла, который Ашшур пытался установить на грешной земле. Тем более над такими спорными вопросами, как привилегия учреждать справедливость, что такое согласие и что такое дружба.

Не ревность изводила его — он был непоколебимо уверен в Шами, — не давало покоя какое-то куда более отвратительное и неотвязчивое подозрение. Он не мог избавиться от ощущения, что тень Эрешкигаль сумела-таки выбраться из подземелий Эрры и неотвратимо наползает не только на его семью, но и на весь белый свет, в том числе на Ассирию и Вавилон. Как такое могло случиться после победы над Шурданом, наказания Бау и низведения Гулы до скотского состояния вечно прячущейся преступницы, он понять не мог? Выше всего после воинской доблести в Ассирии ставили семейную верность — основу крепкого войска. Как же наместник Ашшура на земле мог посягнуть на жену названного брата?

Столкнувшись с головоломкой, которую с помощью меча не разрешишь, он, теряя почву под ногами, внезапно прозрел. Ему хватило мгновения, чтобы уяснить — скинуть на плечи любимой женщины отказ от домогательств волосатого чудовища, было не только постыдно, но и глупо. Шами одной не справиться, и это соображение более, чем какое-либо другое заставило его терпеливо искать выход.

По приезду в Вавилон и встретившись с Сарсехимом, Нину с насмешкой отверг попытку евнуха привлечь его задуматься над возможностью установления всеобщей справедливости, чего нельзя добиться без достижения согласия между смертными. Или наоборот — установление всеобщей справедливости есть первый шаг к достижению согласия между человеком и человеком, между сословием и сословием, между племенем и племенем, между языком и языком.

— Глупости! — возмутился туртан. — Где это видано, чтобы люди по собственной воле признали чужое чужим. Если человек то и дело отворачивается от благих помыслов и обращается ко злу, о какой справедливости может идти речь? О каком согласии ты говоришь, если самый близкий тебе человек вдруг начинает настаивать — это мое и это мое?

Обругал вруна, стихоплета и приживалу, пристроившегося при вавилонском дворе, но очень скоро, сам не в силах отыскать ответ на досаждавшую ему загадку — как помочь Шами, — нежданно — негаданно почувствовал потребность в совете. Это случилось ночью, когда сон напрочь покинул его и, пережевывая прилипчивое недоумение, он приказал доставить к себе Сарсехима.

Когда перепуганного старика ввели к нему в спальню, Нинурта спросил.

— Знаешь ли ты, Сарсехим, чего я жду от тебя?

Евнух приблизился к туртану, спросил дрожащим голосом.

— Ты ждешь от меня совета, храбрейший?

— Да, я жду от тебя совета. Успокойся и не трясись. У меня два пути — склониться перед несправедливостью или с помощью меча установить свою справедливость. Что ты скажешь на это?

— Ни тот, ни другой путь не приведут к согласию.

— К какому согласию? О чем ты говоришь?!

— Я говорю о согласии с самим собой, с окружающими, с царем царей и твоими недругами.

— Другими словами, ты утверждаешь, что все дело в согласии, и трусливая покорность или, наоборот, попытка отважно ринуться в бой к согласию не приведут?