Нид Олов - Королева Жанна. Книги 4-5

Так прошел второй месяц, за ним потащился третий. Лейтенант Бразе стоял на стене и смотрел на проклятый город.

«Проклятая Генуя. Проклятый день. Проклятая королева!

Нет. При чем же здесь она. Это невеликодушно, синьор наместник, это просто подло. Упрекая, надо всегда начинать с самого себя. Да, но с какого именно момента ты заслуживаешь упрека? Ах, разумеется, с самого первого. Зачем ты принял королевскую милость, если ты не хотел? Ну и отказался бы, твердо, не глядя на присутствующих вельмож.

Боже, какие глупости. Это было невозможно. Не потому, что страшно, нет — чего страшиться, если сама жизнь твоя в твоих собственных глазах ничего не стоит? Но устраивать пошлую, мещанскую сцену в королевском кабинете — ах нет, нет, я не возьму, я не достоин, я всего лишь любовник Вашего Величества… фу ты, омерзительно даже представить. И чего бы ты этим добился? Ну, покончил бы с собой — фи, mauvais [4] Плохо, дурно (фр.). ! А она? О ней ты подумал или тебе дорого только собственное „я“? В самом деле — молокосос, чистоплюй. Прав был Арвед Горн. Не смею я осуждать воли Ее Величества.

И не осуждал бы, если бы…

К черту, к черту. Не с этого надо начинать упрекать себя. Ты принял не только титул и орден, которых ты не заслужил, — ты принял дело, которое должен был сделать и не сделал.

А-а, чер-рт, проклятый день!..

А ведь я тогда колебался — идти или не идти в цитадель. Ведь мог бы и не ходить, не мое дело, я наместник (наместник! — я! — никогда к этому не привыкну). Я хотел пойти в порт, смотреть на смеющихся людей, чтобы не думать о мучении человека. Н-негодяй Респиги!.. И все могло бы обернуться иначе. Иначе? Это как же именно? Ну и убили бы меня прямо в порту или на улице. Вот и все „иначе“. Прекрасное решение, нечего сказать.

Нет, не смерти я ищу. Что смерть — вот сейчас, никто не видит, возьми и прыгни вниз. Да не надо и прыгать, оружие при мне, пистолет, кинжал, шпага — целый арсенал смертей. Нет, смерть — тоже пошлость и вздор. Не смерти я ищу, а выхода.

Ведь могли бы и не убить. И скорее всего, не убили бы. Не так-то легко я б им дался. Добрался бы до дворца… в общем, мало ли еще куда. Уж не сидел бы в этой проклятой мышеловке… Да, но где же тогда? В какой-нибудь другой мышеловке — и только. Эта еще из самых лучших.

А где же выход? Где выход?!

Как мне хочется иногда самому, своими руками поджигать пушечные фитили и смотреть, как рушатся эти гордые башни, торчащие словно бы друг на друге! Как мне хочется перевешать этих мерзавцев, которые сидят в казематах, а потом сделать вылазку и покончить дело добрым ударом! Но этого нельзя. Прав Арвед Горн. Судя по всему, Синьория существует, и она должна найти средства вступить с нами в переговоры.

Значит — ждать. Но сколько еще ждать?

А проклятый город живет. Порт кипит жизнью, отсюда прекрасно видно. Корабли приходят и уходят — вот сейчас выходит из порта галион, который пришел неделю назад. Да, он самый, с красными андреевскими крестами на парусах. И эти корабли, уж конечно, разносят по миру вести о том, что произошло в Генуе. Чего только не плетут про меня, наверное. Ряженый, кукла, подставное лицо… Marionetto. Хм, этим меня не проймешь. Говорите, говорите, господа, делайте ваше дело — я делаю свое и от ваших небылиц другим не стану.

А она? Знает ли она?

Вот мысль, от которой воистину можно разбить голову о камни. (Лейтенант Бразе неосторожным движением стронул повязку и зарычал от боли.) Корабли приходят и уходят, вершины Альп сверкают снегами под весенним солнцем, но у меня нет крыльев, чтобы вырваться из клетки, чтобы дать ей знать — я жив, я думаю о тебе, я люблю тебя, пусть все пойдет прахом — все равно, я люблю тебя!

Я люблю ее, мою проклятую королеву, люблю. Как смел ты думать о ней непочтительно, негодяй. Ведь она тебя тоже любит. Тебя, а не твои титулы, которые все в ее власти. Я люблю тебя, Жанна, моя прекрасная Женщина, я люблю все твое, всю тебя…

Нет пути назад. Я люблю ее, и это навеки. Мы обречены оба. Как хорошо, что нет пути назад».

Лейтенант Бразе закрыл глаза, чтобы не видеть опостылевшего города, привалился лбом к холодному камню и дал себе волю. Все для него исчезло. Он снова был в замке Л'Ориналь, на черных шелковых простынях, он снова держал в объятиях ненасытную, прекрасную девушку, от волос которой пахло лесной свежестью. Он страстно любил, он желал ее.

Со стороны он казался спящим или без сознания. Запыхавшийся от подъема по крутой лестнице телогрей осторожно трогал его за плечо: