Вильфрид Штрик-Штрикфельдт: Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение

– Мир этот, – сказал он, – много красивее и, наверное, лучше.

Всё, что он видел, – это хорошо одетые солдаты и офицеры, автомобили и дома по дороге, везде чистота и порядок. Но самое сильное впечатление произвело на него, видимо, корректное обращение и человечное отношение со стороны немцев.

Батальонный командир был отпущен после короткого опроса. Офицер Генерального штаба сказал ему:

– Никому не говорите больше, что вы были комиссаром.

Пленный поблагодарил, может быть и не поняв, почему немец сказал это, но почувствовав благожелательное к себе отношение.

Штаб фронта был перенесен сперва в Барановичи, а затем в Борисов на Березине. Всюду позади прорванной линии фронта Красной армии мы наталкивались на небольшие, а порою и на крупные, отряды из разбитых красных частей, бродившие по окрестностям, иногда еще с оружием в руках.

Так, однажды ночью, заблудившись с моим шофером под Барановичами на лесной дороге, я наткнулся на группу, примерно, из сорока красноармейцев. Когда я заговорил с ними по-русски, они бросили оружие. Это были первые военнопленные, которых я взял почти в одиночку. Я сдал их комендатуре в Барановичах.

Однажды ротмистру Шмидту, вместе с другими квартирмейстерами штаба, пришлось заночевать в одном селе. Германские танковые соединения прорвались на пятьдесят километров вглубь за линию фронта, оставив позади себя разбитые полки и батальоны советской пехоты. Жители села знали, конечно, об этом, и они выставили вокруг, в значительном отдалении, наблюдательные посты, чтобы предупредить ротмистра и его спутников в случае готовящегося нападения красноармейцев.

В эти первые недели войны я объехал в легковой машине множество сёл, большею частью один, иногда с шофером. Фельдмаршал фон Бок поручил мне докладывать ему о положении в городах и сёлах, о пожеланиях населения и о его настроениях. Я изъездил сотни километров; однажды даже проехал до главной квартиры группы армий «Север» и обратно. Бесконечные леса и ширь просторов тогда еще не таили опасности. Везде в городах и сёлах люди нас дружески приветствовали и принимали, как только было преодолено первое смущение. Тем, кто, как я, говорил по-русски, очень быстро открывались двери и сердца. Русское гостеприимство было прежним, несмотря на лишения двух последних десятилетий. На столе появлялось всё, что хранилось в чуланах и погребах, появлялся и самовар, если он еще сохранился в семье. И тогда начинались расспросы о чуждом для них мире – о нашем мире, о котором они не знали почти ничего.

«Вам, конечно, уже рассказывали о зверствах фашистов?» – этот контрвопрос я ставил довольно часто. Но сельское население было мало затронуто советской пропагандой о зверствах гитлеровцев. Когда пропаганды слишком много, она так и остается пропагандой. Ей перестают верить. Однажды, помнится, крестьяне подтолкнули на разговор одного старика, и он рассказал, что во время «первой империалистической войны» он был в плену в Германии и работал у крестьян. Немцы хорошо к нему относились. Дома у них чистые и красивые, сельскохозяйственные машины образцовые. Одним словом, – «культура». Поэтому он не верит пропаганде о «немецких извергах». Он и своим товарищам советовал бросать оружие и сдаваться. Самому ему повезло: он смог вернуться в свое село.

Позже я много раз слышал то же самое: целые части складывали оружие по совету своих товарищей, в первую мировую войну испытавших на себе хорошее обращение в лагерях военнопленных, на фабриках, у крестьян Восточной Пруссии и Баварии.

При занятии Смоленска в наши руки попал архив местного НКВД. Один из списков содержал имена, адреса и биографии всех военнопленных первой мировой войны, вернувшихся в Советский Союз и проживавших с Смоленской области. Эти люди, по оценке НКВД, были ненадежными. Они находились под постоянным наблюдением, хотя со времени их возвращения из Германии прошло уже 20 лет.

Мы использовали этот материал для докладной записки, в которой подчеркивалось, что в хорошем обращении немцев с пленными советская власть видит для себя серьезную опасность.

От переводчиков и офицеров разведки при дивизиях, корпусах и армиях в штаб фронта ежедневно приходили сообщения о скверном размещении и недостаточном снабжении военнопленных. Герсдорф и его ближайшие сотрудники, майор фон Шак и старший лейтенант Конрад, проверяли эти материалы и посылали доклады по своей служебной линии. (Но тогда еще не было никого, кто сумел бы, подобно тому, как позже это делал генерал Рейнхард Гелен, оценить влияние сказанного в этих докладах на ход военных действий.) Эти доклады «падали на каменистую почву». Их где-то собирали и, очевидно, просто подшивали в папки. До нас не дошло ни сведений о получении этих докладов, ни подтверждений об их получении в действиях Верховного командования.