Бернгард Келлерман: Гауляйтер и еврейка

Фабиан поклонился.

— Примите мои искренние поздравления, баронесса! — воскликнул он, но в голосе его прозвучало легкое разочарование. Он полагал, что полковник произведен в генералы. — Ведь господин полковник фон Тюнен давно уже намеревался поставить свои незаурядные способности на службу национал-социалистской партии.

Баронесса энергично кивнула головой, и перья на ее шляпке заиграли различными оттенками.

— Да, да! — воскликнула она, и в глазах ее отразился восторг. — Он ведь с самого начала был сторонником этого движения и давно добивался должности, достойной его звания полковника. Конечно, он не стал отказываться. «Я не могу оставаться в стороне, — заявил он. — Как патриот и офицер, я считаю своим долгом целиком отдать себя новому движению. Если бы Ней и Мюрат раздумывали до той поры, пока Наполеон не был провозглашен императором, они бы не сделались маршалами и королями, а остались простыми капралами». — Баронесса залилась звонким и очень молодым смехом. — Вы не можете себе представить — продолжала она, — как счастлив полковник. Теперь он по крайней мере при деле. Ведь офицеры в отставке очень, очень быстро зарастают мхом. Честное слово, полковник помолодел на двадцать лет!

Фабиан еще раз выразил свою радость. Полковник фон Тюнен был офицером старого прусского склада, и он восхищался его прямотой и откровенностью. Полковник не таил своих монархических взглядов, агрессивных настроений, отрицательного отношения к республике. Во время мировой войны он весьма успешно командовал полком, и его имя не раз упоминалось в военных сводках. Тяжелое ранение положило конец его карьере.

Баронесса продолжала с горячностью:

— Полковник заразил своим воодушевлением и нашего сына Вольфа, который до сих пор ни о чем, кроме юношеских забав, не думал. Он с утра до ночи твердит ему, что если немец в наше время не сумеет выдвинуться, значит, он либо осел, либо безродный проходимец. «Для Германии пробил великий час», — не устает повторять он каждый день. И правда, мы ведь живем в прекрасное время, в удивительное великое время. Не так ли? Меня очень удивляет, дорогой друг, — с обольстительной улыбкой неожиданно обратилась она к Фабиану, — что вы, именно вы, до сих пор не сделали окончательного выбора. — Она покачала головой, и в светлых ее глазах отразилось нескрываемое удивление.

Фабиан смутился. По-видимому, Клотильда поделилась с баронессой своими сокровенными мечтами, и дамы в его отсутствие уже не раз беседовали о том, что служило теперь предметом оживленных споров по всей стране.

В отпуске у него было довольно досуга, чтобы обдумать все эти вопросы, но сообщить свое решение Клотильде он считал преждевременным.

Фабиан откинулся в кресле и сложил руки, как для молитвы, что он обычно делал, когда собирался произнести обстоятельную речь.

— Ваше желание совпадает с желанием Клотильды, баронесса, — начал он улыбаясь. — Этот же вопрос часто и столь же нетерпеливо задавала мне Клотильда.

— Меня бы очень удивило, если бы она этого не делала, — засмеялась баронесса и взяла своими холенымн пальцами сигарету.

— Боюсь, что Франку не хватает нужной гибкости, баронесса, — вставила Клотильда.

— Гибкости! — Баронесса от восторга даже подскочила в кресле. — Вот слово нашего времени! Гибкость! В наши дни неуклюжая прямолинейность — порок, преступление; непростительное преступление!

Клотильда явно решила разыграть сегодня роль нежной супруги. Она даже улыбалась Фабиану, хотя он сомневался в искренности ее улыбок.

— Боюсь, что Франку не удастся преодолеть до конца свои симпатии к прежним политическим партиям, — сказала она.

Фабиан рассмеялся и стал уверять, что не связан тесными узами с какими-либо политическими партиями. Несколько лет он, мол, так же, как и баронесса, — о чем он случайно узнал, — был близок по своим взглядам к немецкой национальной партии. Позднее его симпатии обратились к партии центра, что вполне естественно, так как он католик. Но все это было несерьезно.

— Я не раз говорил Клотильде, — продолжал он, — что поспешность не в моем характере и что у меня были причины ждать, пока…

— Ждать? Ждать! — перебила его баронесса, смеясь так звонко, что это было уже почти невежливо. Ее смех звучал как смех молодой девушки. Клотильда вторила ей.

Баронесса фон Тюнен, склонясь, дотронулась до руки Фабиана.

— Дорогой друг, — проговорила она с милым упреком, — можно ли еще колебаться? Вы знаете, что изо дня в день твердит полковник? Он говорит, что в Германии народился гений, но немцы никогда не умели распознавать гения, и многие из наших соотечественников все еще не могут отделаться от этого наследственного порока. — Она по-прежнему улыбалась, глядя на Фабиана, но теперь к ее улыбке примешивалось снисходительное сожаление. — И этот наследственный порок, друг мой, трагическая причина того, что Германия до сих пор не заняла подобающего ей положения.