Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

– В таком случае почему вы пытались облегчить участь бывшего комиссара Цветкова и доктора Цыганжапова, известных социалистов, которых я приказал прикончить?

Казалось, барон хотел заглянуть мне прямо в душу, сверля меня тяжёлым взглядом и нервно постукивая по полу своим ташуром (длинной тростью). Я почувcтвовал, что моя жизнь висит на волоске, и решил на этом волоске удержаться.

– Живя в Урге перед тем, как вы заняли её, – твёрдо отвечал я, – я неоднократно встречался и беседовал с Цветковым и Цыганжаповым. Из разговоров с ними я вынес уверенность, что оба они были врагами большевиков и искренне любили Россию. Естественно, когда я услышал об их аресте и о приговоре, который угрожал им как большевикам, я счёл своим долгом сообщить полковнику Архипову и коменданту Безродному всё, что я думаю об этих людях, и просить их доложить вам мои показания.

Барон на минуту задумался, наконец-то отведя глаза от моего лица.

– Ладно, – выдавил он в конце концов. – Я не очень-то доверяю Дутову и прочим из этой шайки. Все они кадеты и шли в одной упряжке с большевиками… Во всяком случае, – он внезапно сорвался на фальцет, – я не потерплю никакой преступной критики или пропаганды в моих войсках! Запомните это и знайте, что у меня повсюду глаза и уши! Через два дня вы отправитесь в Ван-Хурэ для организации санитарной службы и госпиталя в отряде полковника Казагранди!

Стукнув своим ташуром по полу, барон вышел так же стремительно, как и вошёл.

В тот же день начальник штаба Унгерна и мой друг, бывший юрист К. И. Ивановский, сказал мне, что как он понял из нескольких касающихся меня замечаний барона, своими прямыми и точными ответами я на время спас себе жизнь.

После одиннадцатидневного, скучного и утомительного путешествия, затруднённого весенней распутицей, я наконец добрался до Ван-Хурэ с караваном из шести верблюдов, группой казаков и монголами-проводниками. Место представляло собой буддийский монастырь с окружавшим его довольно большим посёлком русских колонистов и китайских купцов, которые торговали с монголами из близлежащих хошунов; одновременно это была резиденция хошунного князя. Здесь и находился полковник Казагранди со своим отрядом из 200 беженцев. Отряд существовал с весны 1920 г., когда Казагранди с горсточкой бежавших из Иркутска офицеров и кадетов организовал его и в течение нескольких месяцев не давал покоя советским властям, скрываясь в тайге к юго-востоку от Иркутска. Когда оставаться в тайге стало слишком тяжело и опасно, отряд, постоянно пополняемый всё новыми беглецами из Восточной Сибири, перебазировался в окрестности озера Косогол. Позже, вынужденный уйти и оттуда, Казагранди двинулся дальше на юг, в глубь монгольской территории. Осень и зиму он в тяжелейших условиях провёл в верховьях Эгин-Гола и Селенги. Лишь благодаря поддержке и помощи нескольких живших в этом районе русских колонистов отряд сумел выстоять и не погиб от голода и страшных зимних холодов. Наконец, в середине февраля 1921 г. Казагранди, продвигаясь со своим отрядом всё дальше на юг, обосновался в Ван-Хурэ. Когда он услышал о взятии Урги бароном Унгерном, Казагранди решил установить с ним связь и позднее перешёл под его начало в качестве командира отдельной части.

При первой встрече Казагранди произвёл на меня впечатление интеллигентного, порядочного и образованного офицера. Он никогда раньше не встречался с Унгерном и горячо расспрашивал меня о том, что представляет собой барон как личность; его чрезвычайно беспокоило, насколько справедливы слухи о диком темпераменте барона и его невероятной жестокости. Зная, что угрожает мне за искренность, критику или неодобрение, я отвечал на вопросы весьма уклончиво и осторожно. Через несколько дней барон сам должен был прибыть в Ван-Хурэ, и я посоветовал Казагранди проявить терпение и дождаться личной встречи с ним, чтобы получить представление о его характере. Казагранди не скрыл от меня, что правая рука Унгерна, старый друг и помощник барона генерал Резухин, вызывает у него сильнейшую антипатию. Резухин командовал одной из бригад (2-й и 3-й полки) дивизии, как раз той бригадой, которая только что отбила атаку китайцев на Ургу и подавила восстание чахаров в своих собственных рядах, а теперь через Ван-Хурэ выдвигалась в низовья Селенги, в район, расположенный примерно в восьмидесяти верстах от русской границы. Во время своего пребывания в Ван-Хурэ Резухин вёл себя грубо и высокомерно, как всегда, и по отношению к Казагранди принял крайне пренебрежительный и начальственный тон. Выслушивая жалобы последнего, я мог лишь усмехнуться в душе, зная, что Резухин был только бледной тенью барона, хотя старательно подражал ему поступками и характером. Казагранди был очень удивлён, получив приказ, в котором ему предписывалось отправить из Ван-Хурэ в бригаду Резухина ветеринара Гея, известного старого члена сибирской кооперативной организации «Центросоюз». В тот момент я не посмел открыть Казагранди истинный смысл этого. Оренбуржцы, мои земляки, входившие в группу казаков, специально посланных Резухиным в Ван-Хурэ, чтобы сопровождать в бригаду Гея с семьёй, не утаили от меня полученный ими секретный приказ: Гей и его семья должны быть уничтожены на первом же привале после того, как они покинут Ван-Хурэ. Казаки были рады, что Казагранди временно задержал отъезд Гея, дожидаясь, когда барон и Резухин сами прибудут в Ван-Хурэ, а также учитывая болезнь одного из детей Гея. Казагранди и Гей были связаны длительными и тесными дружескими отношениями. Гей, человек добросердечный и враг большевиков, раньше снабжал мясом армию адмирала Колчака; когда отряд Казагранди из селенгинской тайги ушёл в Монголию, Гей был в числе первых, кто доставлял им пищу, одежду и всё необходимое. Его жена обшивала офицеров и ухаживала за больными. Гей больше чем кто бы то ни было помог отряду поселиться и обустроиться в Ван-Хурэ, поскольку пользовался уважением монгольских князей и имел на них большое влияние, в особенности на князя Ван-Хурэ. Позже я слышал от самого Резухина, что хотя и утверждалось, будто Гей понёс наказание за «спекуляцию», на самом деле его смерть и смерть его семьи была нужна барону, чтобы завладеть скотом и деньгами «Центросоюза», которые будто бы находились у Гея и которые, как позднее было доказано, оказались несуществующими.