Рудольф Баландин - Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно

Соратник Лютера Миланхтон пошел еще дальше и призывал всеми надлежащими средствами подавлять столь злое и безбожное мнение. По отношению к учению Коперника высказывали полное единодушие и католики, и их враги протестанты.

Бруно преподавал в Виттенбергском университете два года. О своих чувствах он написал в «Прощальной речи» перед отъездом из города: «Меня даже не спрашивали о религии, а лишь просили о том, чтобы я проявлял дух, не враждебный, но спокойный и склонный ко всеобщему человеколюбию… Вы увидели, что в нашей аудитории открыто излагается то, из-за чего в университетах Тулузы, Парижа и Оксфорда поднимался страшный шум. По существу эти мнения не противоречат никоим образом определенного рода богословию и религии, ибо я хорошо знаю, что более ученые люди являются моими сторонниками, но так как эти мнения новы и до сих пор еще не признаны, то на первый взгляд они кажутся чудовищными, странными и нелепыми».

Бруно считает нужным оправдываться и утверждать, будто его идеи не противоречат богословию и религии. Одно это заставляет усомниться в том, что его лекции проходили в спокойной обстановке. Хотя Бруно обращается к преподавателям в стиле торжественной оды: «Вы непоколебимо хранили в неприкосновенности свободу философии, вы не запятнали чистоты своего гостеприимства, соблюдали сияние гордости университета… Вы сочли недопустимым запретить иностранцу, общественному изгнаннику вступать с вами в общение и разрешили ему вести у вас частные занятия и лекции, которые до сих пор всегда запрещались».

Бруно подчеркивает тягу к знаниям, которую испытывают представители разных городов, прибывающие в университеты Германии: итальянцы, французы, испанцы, англичане, «обитатели северных полярных островов» (по-видимому, скандинавы), сарматы, гунны, иллиры, скифы. «Среди них пришел сюда и я… воспламененный страстью… ради которой не постыдился я терпеть бедность, навлечь на себя зависть и ненависть… неблагодарность и проклятия со стороны тех, кому хотел принести и принес пользу, самые грубые, варварские и грозные обиды от тех, кто обязан меня любить, чтить… и мне помогать, оскорбления, поношения, бесчестье. Но я не стыжусь того, что претерпел надменный смех и презрение подлых и глупых людей. Они мне кажутся животными, вознесенными до человекоподобия ученостью и счастливыми обстоятельствами. Поэтому и не в силах они удержаться от дутого тщеславия. Не должен я раскаиваться в том, что за все… это принял на себя труды, горести, несчастья, изгнание. Труд меня обогатил. Горести испытали и очистили, в изгнании я приобрел знания и опыт. В преходящих скорбях нашел я покой, в кратком горе — вечную радость, в лишениях изгнания — высшую и величайшую отчизну».

Очень точно сказано: «в кратком горе — вечную радость». Он всегда соотносил мимолетность личного существования с вечностью бытия. Этим укреплял свой дух.

Есть в этой речи одна странность. Превознося до небес свободу мысли, царящую в университете, мудрость и терпимость преподавателей, Ноланец все-таки прощается с этим пристанищем. Ведь он сам высказывает восхищение и удивление оказанным ему теплым приемом: «Это тем более удивительно, что, по свойству моего темперамента и характера, я слишком страстно подчиняюсь убеждениям… (заметьте, читатель, Ноланец особо упоминает об этом своем „недостатке“)… и в публичных чтениях высказываю нечто противное не только одобряемому вами, но уже целые века и почти везде на земле господствующему философскому учению, вы же привыкли отводить самой философии не первое, а среднее место… Вам не нравится, когда студенты увлекаются чуждыми и неслыханными новшествами, ибо вы склонны считать философию скорее всего ветвью физики и математики. Она лучше согласуется с католическим богослужением; а ваш взгляд больше подходит к той простой религиозности и благочестию, к той христианской простоте, которую вы цените выше всего…»

Не слишком-то лестные похвалы расточает он в адрес виттенбергских профессоров. Можно ли не заметить в его словах горькую иронию: религиозная простота и благочестивые рассуждения подменяют здесь мудрость!

Однако смог же он оставаться здесь и преподавать целых два года!.. Хотя еще не ясно, почему так произошло — то ли по дружелюбию профессоров, то ли по сдержанности и терпению Ноланца.

«Вы не стали — по обычаю той либо иной страны — морщить нос, скрежетать зубами, надувать щеки, колотить по пюпитрам, не стали выпускать на меня схоластическую ярость, но, в меру вашей дружественности и блестящего образования, держали себя так, что казалось, выступали за себя, за других, за меня, за всех и за самое мудрость. Этим вы, с искусством истинного врача, так успокоили мой чуждый вам и больной дух, что в конце концов я по собственному своему побуждению должен осудить и подавить в себе то, что по своему долготерпению и добродушию не хотели подавить вы».