Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

Последнюю подробность насчёт оскорбления благочинного Щеколдину сообщил пристав полицейского участка. «Дурак! — подумал Щеколдин о приставе. — То, что попа жеребцом обзывают — ещё не крамола, вроде бы и не оскорбление, а вот служителем охранки обозвали — как обесчестили. У него хватает ума говорить такое мне». Пристав и разбудил ротмистра, чтобы спросить совета: вызывать или не вызывать казаков?

— Никаких казаков! — недовольно отрезал Щеколдин, ещё не отряхнувшись от тяжёлого, как обморок, сна. — Что вы лично предприняли?

— Арестовал сколько мог.

— Много?

— Держать негде. Арестантская в участке полна.

— Не вздумайте держать их вместе с теми, кого взяли ночью… Положение контролируете?

— Да… Все мои люди на улицах. Но на рудниках неспокойно. Сбор пожертвований — вроде спектакля для обывателей. Зеваки собираются, народ… Того и гляди, митинговать начнут. Если двинут в Юзовку, я бессилен.

— Больше выдержки, Панкратий Семёнович, — устало сказал Щеколдин. — Первое мая на носу, не хотелось бы обострений. Кстати, вы туда, в арестантскую, своего человека подсадили?

— Не подумал как-то… Всё так неожиданно.

— Ладно, я сейчас буду на службе. Поддерживайте связь.

Явившись в кабинет и узнав от дежурного последние новости, ротмистр недобрым словом помянул своего полицейского коллегу. Чувствовал себя разбитым. От двух папирос, выкуренных одна за другой, стучало в ушах. Надо было собраться с мыслями, сосредоточиться. Достал из сейфа папку с входящими, раскрыл её и, почти улегшись грудью на высокую столешницу, вяло листал. Это успокаивало. Он любил и умел работать с документами. Перечитывал оперативные установки, сводки. Сопоставляя их, можно было набрести на новую мысль, по-иному взглянуть на уже известные факты.

Устало перелистав несколько бумажек, задержался на секретном циркуляре. Несколько дней назад читал его в добром расположении духа, с чувством служебного рвения. А теперь вроде и сами строчки поблёкли, и слог обветшал — не циркуляр, а трусливые советы мелкого чиновника. А ведь под ним красовалось факсимиле Товарища министра внутренних дел!

Каждый, кому эта секретная бумага адресовалась, не хуже товарища министра знал положение дел и какие меры принимать следует. «Ему, конечно, просто такие кисло-сладкие циркуляры сочинять. Я, мол, предупредил, а за остальное отвечаете вы. Никто не решается с солдатской честностью взять на себя ответственность: «Патронов не жалеть!» — думал Щеколдин.

Вообще-то, он не был сторонником грубой полицейской дубинки, но когда ситуация продумана и необходимы решительные действия — любые средства считал оправданными. Особенно возмущал его один из пунктов циркуляра, в котором говорилось: «Если бы где-либо возникла мирная забастовка и таковая протекала спокойно, не сопровождаясь, например, насилием, снятием с работ, бесчинством, революционными выступлениями и беспорядками, чинам полиции никаких мер не принимать и ограничиваться лишь наблюдением, но сборищ, сходок, собраний, манифестаций не должно допускать ни под каким видом».

Вот и разберись: с одной стороны, обязан не допустить, а с другой — не дать повода жаловаться, да ещё — упаси Боже! — с трибуны Государственной Думы. Интересно, как это представляет себе Товарищ министра забастовку, которая не сопровождалась бы «снятием с работ»? А чего стоит выражение: «не допустить насилия над личностью и имуществом»! Тут же и дураку понятно: забастовщиков пресекай, но яко тать, — без шума. А буде случится погром — с тебя же и взыщут.

Козыри из рук выбивают. Погром, конечно, грязное, но очень сильное средство. Если через своих людей намекнуть некоторым, что беспорядки неминуемо приведут к погромам, так все эти жидовствующие большевики, эсдеки, бундовцы враз хвосты подожмут…

Ротмистр почувствовал некоторое оживление духа. Он гордился своим умением проникать в тайный смысл документов. И вот теперь злорадно подумал, что там, наверху, не на шутку боятся обострений. В циркуляре это отразилось как в зеркале.

Услышав шум в коридоре, поморщился. В охранном отделении вообще не было принято разговаривать громко. А после сегодняшней упредительной акции, в которой принимали участие практически все сотрудники отделения, кроме так называемой внутренней агентуры, кабинеты были пусты. На месте оставались только дежурный и один следователь. Кто же мог шуметь? Щеколдин выглянул в коридор. Какой-то мужик горячо доказывал дежурному, что ему надо к начальнику и только «лично».