Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

Точную историю вряд ли кто расскажет, известно лишь, что Влас Егоров научился выделывать кожи, обдирая любую падаль и отлавливая чужих собак. Говорили, что мог выделать настоящий сафьян из собачьей шкуры. Он выпросился у барина на оброк, завёл свою торговлю кожами и со временем получил отпускную — выкупился из крепостной неволи. В селе изворотливого купчика звали Сафьян Собачий, но, подписывая вольную, старый барин пожалел Власа и оставил в документе только первую часть обидной клички. Получилось — «Влас Егоров по прозвищу Сафьян».

Наш солдат доводился ему родным сыном, и в той своей первой жизни был Иваном Власовичем Сафьяновым. Он рос в купеческой семье, в большом безалаберном доме, который отец отсудил у прежних хозяев. Жили он в Скопине, на Торговой улице. Гувернёров и нянек, правда, не было, и когда мать болела, мальчишка целиком переходил на попечение кухарки.

Две зимы Ванятка бегал к попу учиться грамоте, после чего отец забрал его к себе в лавку. В ней торговали всем, чем придётся, — скобьём, дёгтем, сальными свечами и гончарной посудой, но в основном, конечно, кожей, сапожным товаром, хомутами и прочей сбруей. В обязанности купчёнка входило встретить покупателя, притащить ему табуретку, а если отец моргнёт, то и чаю.

— И — считай. Всё считай, — учил отец. — Ты мне нужен, чтобы за приказчиком присматривать.

Мальчишка был смышлёным, в отца, да и ростом опережал сверстников. Лет с тринадцати родитель стал брать его с собой в разъезды по деревням, где закупал кожи, сдавал их на выделку, обменивал на другой товар. Особенно интересно было на ярмарках и в Скопине, и в Рязани, но ничто, конечно, не могло сравниться с Нижегородской ярмаркой. Из-за неё и сам Нижний называли «карманом России». Влас Егорыч приезжал туда в числе первых и в основном продавал. Он спешил распродаться раньше других. А когда уже разъезжались, пустели балаганы, свободней становилось в рядах, и ветер гонял мусор по затоптанной площади, — покупал.

— Почём пузанок? — спрашивал у хозяина. Отлично видел, что кожа более высокого качества — четверик или даже тройник, однако называл её пузанком — последним сортом, ниже которого уже и не бывает.

— Протри гляделки! — обижался хозяин.

— А и протру — тебе не полегчает. Я всё, что надо, купил уже. Разве вот… чтобы тебя выручить.

Товар он, действительно, знал до тонкости, с первого взгляда мог рассказать о нём больше, чем тот, кто продавал. Он и на животных смотрел своеобычно.

— Добрый конь, — говорил он, — шкура-то ни шлейкой не стёрта, ни оводом не побита… Между впротчем, — добавлял с недобрым смешком, — и человек божий обтянут кожей.

Однажды Иван услышал, как об его отце отзывался один купчишка:

— Я от Сафьяна Собачьего даже выгоды не хочу. Не сейчас, так позже убытком обернётся. При нём об деле и думать опасно — отгадает.

И всё же с отцом было интересней, чем у попа на уроках или с маманей под образами. У неё везде были образа — от дорогих, в золотых окладах икон, принесённых из родительского дома, до дешёвых картинок из жизни великомучеников, которыми торговали коробейники-офени. Но больше всего мальчишку тяготило то, что никогда не знал наперёд, как поведёт себя маманя в том или ином случае. На неё всегда что-нибудь накатывало: в один день облизывала сына как леденцового петушка, унижалась перед ним до неловкости. А в другой день только морщилась при его появлении, нервно кликала кухарку и приказывала забрать — вроде бы говорила не про сына, не про него, живого мальчишку, а про какой-нибудь противень, по небрежности занесённый из кухни в барские покои.

Её переменчивостью хорошо пользовался Филя — младший брат Ивана. Он был на шесть лет моложе, болезненный и весьма ядовитый. «Маманя опять в благости, — говорил он с кривой, вымученной улыбкой, — дове с кухаркой шушукалась, в церковь собирается. Нонче у неё проси что хошь — отказу не будет».

Брата назвали Филимоном в честь деда по матери, который в нём души не чаял, а мать, когда у неё после нескольких дней чёрной меланхолии наступал прилив сил и поднималось настроение, готова была ему, как говорят, ноги мыть и воду пить. «Ангел наш мироносный» — называла она Фильку.

Однажды приказчик рассказал Ивану, что старик Филимон Огрызков помог Власу Егорычу выкупиться из барской неволи. Так что его зятем Софьян Собачий стал не случайно, тем более, что про дочку, единственное чадо Огрызкова, ходили слухи, вроде бы она временами «бывает у бога». Приятная во всём остальном, довольно миловидная, мать и не скрывала, что ей иногда «бывают голоса», что однажды сама Пречистая Дева поманила её пальцем из угла, а потом вышла — и двери не притворила.