Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

В разговоре кто-то со злостью сказал про деревенских вообще: куркули, мол, тупорылые. На шахте бытовало некое пренебрежение к деревенской простоте и, что греха таить, темноте и жадности. Анна, которая до сих пор только прислушивалась, улыбалась, посматривая на своего Шурку, тут вмешалась в разговор и за пять минут мягко, но именно отчитала им целую лекцию про крестьянина как первого союзника в революции.

Очень интересный вечер мог получиться, но пришёл Деревяшкин. Его приглашали с самого начала, только он не смог, обещал зайти позже. Теперь вот явился, но не один. За его спиной, пугливо озираясь, маячил секретарь управляющего рудником. Это был переросток-гимназист, пристроенный по знакомству на шахту, где давалась броня от призыва в армию.

В тесноте комнатушки Деревяшкин изловчился и отступил в сторону, открыв растерянного молодого человека взорам собравшихся.

— Ты давай про всё прямо им расскажи, — распорядился председатель Совета.

— Я не при чём. Моё служебное время кончилось, уже хотел идти домой… Господин Клупа, вижу, тоже выходит из своего кабинета. Остановился посреди приёмной и даёт мне конверт — работу на завтра, на утро. Сам он иногда приходит попозже… Ну, я взял и хотел заглянуть: много ли работы? А он строго так: «Ступайте. Ведь вы собрались идти отдыхать. Этим займётесь завтра с утра». Я и ушёл. Но потом вернулся. Любопытство одолело, да и делать нечего. Управляющий раньше и не смотрел на меня. Сунет бумаги — и пошёл. А тут так посмотрел, когда конверт отдавал… Открыл я ключом стол, открываю конверт, а там несколько бумажек и записка, что я должен с утра расклеить эти бумажки на дверях конторы и ламповой.

Молодой человек ещё не завершил свой рассказ, а Прохор взял из его рук бумажки, взглянул на одну, другую и передал их дальше: Сергею, Остапчуку… Это были несколько объявлений одного и того же содержания. Русско-бельгийское общество оповещало наёмный персонал Назаровского рудника о том, что шахты по причине убыточности отныне закрываются.

Бумажки обошли всех. Прочитавшие их умолкали… Пора было зажигать лампу, сгущались сумерки — время размышлений и душевной уязвимости. Тяжко стало дышать. Все понимали, что на трёхтысячное население Назаровки надвигалась тень голодного опустошения. Шахта принесла жизнь на эти щетинистые, заросшие типчаком и полынью бугры, а теперь она должна была умереть. Для назаровцев полученное сообщение было равнозначно тому, что завтра и вообше никогда впредь не взойдёт солнце. Напряжённое молчание затянулось…

— Локаут, — машинально сказала Анна. И, оказавшись под перекрёстным огнём вопросительных взглядов, как бы оправдываясь, пояснила: — это первый признак того, что Корниловский мятеж провалился. Расстрелять революцию не удалось, теперь её пытаются удушить голодом. Вот если бы сегодня Корнилов пришёл в Питер, арестовал Керенского и расстрелял членов Петросовета, хозяева только оживились бы и говорили, что рудник даёт прибыль. Я в этом уверена.

— Значит, — Прохор потряс прочитанной бумажкой, — ложь всё это? Ну, про убыточность. Где Клупа? — спросил у растерянного секретаря.

— Так я же сказал, отдал и сразу ушёл.

— Уехал он, — уточнил Деревяшкин. — Ещё с неделю назад отправил семью в Таганрог… или Бердянск, вот не помню точно. К морю, одним словом.

Прохор поднялся и решительно стал выбираться из-за стола. Обращаясь к Деревяшкину, сказал:

— Собирай своих депутатов, которые на месте. Активистов других партий тоже… До утра надо найти решение, с каким выйдем к людям.

…Этот день летел вскачь, и всё равно конца ему не было. Он оказался таким долгим, какими бывают только дни в детстве, когда выход на улицу — событие: игра в «чижик», поход с ребятами на речку, налёт на чужие горохи, присутствие в кузне. Картины, незабываемые на всю жизнь: отец берёт из горна алый брус, а из него во все стороны вылетают алые искры. Всё это поражает тебя и наполняет, а день ещё не кончился, ещё приедет заказчик, отец будет ковать лошадь, которая послушно положит копыто ему на колено, на фартук, будто доверяет, будто знала кузнеца, когда ещё была жеребёнком. Вот таким же летящим и вместе с тем бесконечным казался Сергею и нынешний день.

В бывших казармах воронежцев собрались те, кому Назаровка верила, на кого надеялась. Все очень тревожились. Говорили коротко, по делу. С первых же минут определили главное: шахты не оставим, не закроем, затопить не позволим. Из этого вытекало, что кто-то должен руководить работами, не созывать же каждый раз митинги! У назаровцев был один опыт управления — кооператив. Хорошо это или плохо, но на таких же началах решили хозяйничать на руднике: выбрать правление и нанять управляющего.