Т. Гедберг - Варрава

— Не бойся, Я не буду тебя проклинать! Ты устал, ляг и усни, теперь уже ночь.

Иуда безмолвно повиновался Ему. Все его существо сразу изменилось. Он сам чувствовал, сам сознавал, что повинуется неотразимой силе, но это сознание не мучило его, оно вливало в него ощущение покоя и мира.

Он слышал возле себя шаги Незнакомца; пролежав несколько минут, он поднял голову и спросил:

— Ты разве будешь бодрствовать?

Иисус остановился возле него и ответил:

— Да, Я буду бодрствовать!

Голос Его был печален и трепетал от подавленной скорби.

Иуда снова лег и натянул себе на голову плащ. То же чувство мира и покоя окутывало его душу, но оно соединилось с грустью, еще более тяжкой, чем та, которую он испытал раньше, тогда — при закате солнца. И эта грусть не покинула его во сне.

Долго еще после того, как он заснул, Иисус беспокойно ходил взад и вперед. Наконец, Он остановился возле Иуды и стал задумчиво на него смотреть.

Во время сна Иуда сделал движение, и голова его выскользнула из-под плаща и лежала теперь на голой земле. Иисус опустился на колени, осторожно поправил ему голову и снова прикрыл ее краем плаща. Потом Он долго лежал распростертый, как бы погруженный в молитву, и, когда Он, наконец, встал, все Его тело потрясали сдерживаемые рыдания.

Снова принялся Он за свою беспокойную ходьбу. Но постепенно шаги Его стали замедляться; свинцовая тяжесть усталости привела в оцепенение Его члены. Он, обессилев, лег на землю и впал в глубокое забытье.

Вокруг Него было одно только безмолвие, странное, живое безмолвие, нет, не безмолвие, а мрак, бившийся вокруг Него и с чем-то состязавшийся, море мрака, но море, в котором бушевала буря. Его сердце стучало от тоски; Ему казалось, что для Него было бы освобождением увидать хотя бы только искорку света; Он искал ее, напрягая всю свою душу, но тщетно: все было мрак и безмолвная, как смерть, борьба.

Но внезапно этот мрак точно принял очертания и формы, и вот, — Он хотел отшатнуться, но не мог, — совсем близко от Него, почти Его задевая, стали проходить вереницы людей, густыми, волнообразными рядами, бесконечные вереницы, выраставшие из мрака и снова сливавшиеся с Ним. Они шли мимо, мимо, но все они шли, наклонившись к земле, шли колеблющимися шагами, изнемогая под невидимой ношей.

«Что это они несут?» — спросил Он себя, и этот вопрос, на который Он не мог ответить преисполнил Его тоской.

«Боже мой, Боже мой, что это они несут?»

Тогда один из них, проходя мимо, обратил к Нему свое лицо и взглянул на Него. Это было лицо Иуды, в его взоре заключался немой, обвиняющий вопрос. Это длилось одно только мгновение; затем он снова исчез во мраке, и другие, незнакомые образы последовали за ним, придавленные, как и он, невидимой ношей.

Но теперь Он понял, что они несут.

Это был вопрос, и вопрос этот был обвинением против Него. И в глубине Его сердца шевельнулось что-то, взывавшее к жизни, что-то, разрывавшее Ему грудь, но Он не мог найти спасительного слова.

Он исполнился глубокой, беспредельной скорби пред этим мимо идущим шествием. «Чего они хотят?» — думал он. — «Боже мой, чего они хотят?»

Вдруг в воздухе пронесся шелест, и Иисус почувствовал, что Он больше не один. Он обернулся.

Рядом с Ним стоял высокий, темный призрак.

Прекрасные, сильные члены трепетали мощною жизнью; грудь при дыхании вздымалась и опускалась с величественным спокойствием моря, а под смуглой, упругой кожей просвечивало биение жил. Его ноги с уверенной твердостью опирались на землю, но от плеч его исходили два крыла; продолжая еще медленно развеваться после полета, они ширились, исполински громадные, пока не терялись во мраке, как бы составляя с ним одно. Вокруг лица волосы вились густой гривой черных, как смоль, кудрей, но юношеские в своей стихийности черты были неподвижны, точно высечены из камня, — под низким, широким лбом глаза лежали во мраке, а вокруг рта была складка застывшей печали.

— Они голодны! — произнес призрак. — Дай им хлеба, и они благословят Тебя!

— Хлеба! — подумал Иисус. — Горе Мне! У Меня нет хлеба!

Тогда призрак положил Ему руку на плечо.

— У Тебя есть власть! — сказал он, — вели этим камням сделаться хлебом, и они послушаются Тебя.

Все время шли мимо Него безмолвные вереницы этих людей, изнемогавших под своей невидимой ношей, и в их лицах Он читал обвинение. Тогда все силы точно оставили Его; Он наклонился, и одна рука Его коснулась холодных камней. Холод пробежал по Его телу, Он снова поднялся и выронил из рук взятый было камень.