Т. Гедберг - Варрава

Извещенный о такой воле императора, Корбулон не стал унижать себя ни бесполезными жалобами, ни проклятиями против неблагодарности цезаря; схватив свой меч, он вонзил его себе в грудь, проговорив лишь одно слово: заслужил! Может быть, словом этим честный воин высказал шевельнувшееся в душе его минутное раскаяние в том, что он не внял призыву Рима и востока, просивших его принять на себя роль их освободителя от тирана.

В числе других, менее крупных самих по себе и менее чувствительных для государства жертв Нерона в это время был, между прочим, и прежний его любимец и учитель в пантомиме, красавец Парис, этот любимый актер, как и Алитур, всей римской публики. Даровитый актер должен был жизнью поплатиться за бездарность венценосного своего ученика; смерть его, как смерть Росция, «затмила собой веселье народов», и могла бы, если б была надобность в этом, послужить Алитуру еще одним доказательством, что дружба тиранов пахнет смертью.

Едва ли можно удивляться тому, что Нерон в бытность свою в Греции не посетил Спарты: он знал, что, глубоко чтя традиции своего прошлого, Спарта должна была неминуемо отнестись не иначе, как с строгим порицанием к его позорной назойливости.

Если же он не был в Афинах, то это случилось только потому, что афиняне не догадались почтить несравненного китареда приглашением. К тому же удовольствие артистической поездки цезаря было неожиданно нарушено на полпути тревожными известиями не только из Иудеи, но даже из самого Рима.

Восстание в Иудеи находилось в полном разгаре и при таком положении дела с каждым днем безотлагательнее требовалось назначение туда опытного и хорошего полководца, в виду чего Нерон решил отправить в Иудею Веспасиана. Удаленный из Рима за свой преступный храп во время божественного пения августейшего певца, старый полководец жил в то время в глуши своего сабинского поместья; когда он увидал однажды в своем скромном доме появление цезарева гонца, то невольно ощутил холодную дрожь, уверенный, что посланный принес ему приказание императора умереть. Страх его, однако ж, оказался напрасным; гонец, напротив, принес ему почетное назначение на должность управителя Иудеи совместно с должностью главнокомандующего тамошними войсками.

Впрочем, известие о бунте иудеев, хотя и было очень серьезно, однако ж, гораздо менее тревожного характера, чем полученные Нероном почти одновременно с ним вести из Рима.

Гелий одно за другим слал донесения императору, в которых говорилось, что положение дел в Риме с каждым днем все настоятельнее требует возвращения цезаря в столицу империи. Но Нерон на это отвечал Гелию лишь следующей фразой: «Ты требуешь, чтобы я возвратился в Рим; а между тем, не следовало ли бы тебе прежде всего желать, чтобы цезарь вернулся в свою столицу увенчанный славой, достойной Нерона?» Однако, катастрофа была готова разразиться, и нельзя было из-за напыщенного пустословия пренебрегать принятием необходимых мер.

Для ее предупреждения Гелий сам поспешил в Коринф в надежде заставить императора очнуться от угара своих театральных забав, которыми он так легкомысленно увлекался до полного забвения не только своего достоинства цезаря, но и своих интересов в качестве императора.

Погода в день отплытия Нерона от берегов Греции была необыкновенно бурная; тем не менее медлить с отъездом было нельзя: быстро приближался день его последних счетов с жизнью.

Тревожные вести, привезенные Гелием из Рима, также как и неутешительные слухи, доходившие до цезаря со всех концов его обширной империи, заставили, наконец, Нерона стряхнуть с себя хмель пустого тщеславия и прервать на время ту недостойную буффонаду, какой он опозорил себя среди художественнейшего в мире народа. Но, хотя в нем и замечались некоторые признаки беспокойства и страха, тем не менее он или делал вид, будто все это очень мало тревожит его, или, быть может, действительно не в состоянии был в чаду своих сценических увлечений измерить всего объема угрожавшей ему опасности. «Великая важность, — говорил он своим ближайшим доверенным лицам, — если б даже и лишили меня престола! Разве не покровительствует весь образованный мир и талантам, и искусству! И что могло бы быть легче для меня, талантливого китареда и певца, как добывать себе средства к жизни и сделаться любимцем публики? Поверьте мне, друзья, что слава моя, как артиста, завоеванная мною собственными талантами, очень скоро затмила бы собою блеск моей императорской короны, которая, не более, как мое наследственное достояние».