Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга вторая - Белая ворона

— Ты, Сергей Яковлевич, ни хрена в политике не смыслишь!

— Это верно. Я знаю очень мало. Вы, молодые, забьете меня цитатами. Но вот я читал «Завещание» Владимира Ильича, где сказано…

— Это какое же завещание? — спросил Коля. — Уж не контра ли?

— Нет, не контра. Ленин дал характеристику Сталину, чтобы до руководящей работы в партии его не допускать. Ибо он своеволен, капризен, подозрителен и любит загребать себе необъятную власть И сейчас он — диктатор, только себя любит, себя слушает…

Коля сразу соскочил с плиты, погасил окурок:

— Вот что, Яковлевич, пора спать… И давай так условимся: между нами никакого разговора не было. И ты мне про это завещание никогда не говорил. Знать ничего не знаю.

— Ну, ладно, — согласился Мышецкий. — Я, действительно, ничего не говорил. Мы ведь только соседи…

Ленин указывал в своем историческом «Завещании», что нетерпимость Сталина, его невежливость, зазнайство — все это «не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение». Кажется, пророчество великого Ленина уже начинало сбываться: сумма мелочей, составляющих характер Сталина, уже оказывал на общество свое решающее значение.

Я помню от тех времен плакаты, расклеенные по городу: стоит бодрый Ежов и в ежовых рукавицах давит какого-то хилого интеллигента в очках и старомодных ботинках. Судя по морде Ежова, ему это занятие очень приятно, но бедному интеллигенту пришел капут. Бдительность «рыцаря революции» Феликса Дзержинского обернулась вдруг «ежовыми рукавицами», которые давили правых и виноватых. Из машины государства выскакивали каждую ночь «винтики», западая в щели застенков, и те «винтики», которые бывали порой маховыми колесами, — без них машина двигалась с трудом, едва поскрипывая. Но Сталин голословно объявил:

— Незаменимых людей нет! — И, поверив, ему долго аплодировали.

В эти годы люди научились не ходить друг к другу в гости, озирались и переглядывались: кто тут враг? Кого возьмут в эту ночь?

Однажды Мышецкого вызвали в отдел кадров. Пошел.

За столом сидели, помимо начальника, еще двое. Весьма подозрительных типа. Которые доверили разговор начальнику, а себе оставили только премудрое исподлобья-глядение. Волки, а не люди!

Вот и первый вопрос — весьма знаменательный:

— Гражданин Мышецкий, расскажите нам, как вам удалось пробраться на работу в киностудию и заявить себя хорошим работником?

— Я подал заявление, — ответил Мышецкий, — приложил фотокарточку, заполнил анкету… меня приняли!

Двое усмехнулись: мол, вот дитятко, идиота корчит.

— Не об этом мы вас спрашиваем, — продолжал начальник отдела кадров. — Вы нам скажите, как вам удалось скрыть от народа свое княжеское происхождение и то, что вы верой и правдой служили кровавому режиму Николая II — режиму жандармов и сыщиков!

— А я разве что-либо скрывал?

Раздался дружный смех, покачивание головами с упреком: мол, что же ты, гражданин, за дураков нас считаешь? Сергей Яковлевич тут вспомнил Менжинского: чекист-ленинец говорил с ним, не унижая его достоинства, хотя и не снисходя, оставаясь на высоте своего карающего положения. А эти…

— Я все указал в анкете, ничего не скрывая! — повторил он.

Вот анкету-то они, оказывается, и не смотрели. Погорячились! А когда прочитали, то там все было: и чин и титул. Это озадачило допытчиков, велели выйти, подождать в коридоре, снова позвали:

— Подавайте заявление… по собственному желанию.

— Можете взять от меня подобное заявление… Я уволен, как говорилось в старину, по «третьему пункту»!

Потом он узнал, что начальника отдела кадров, не в меру ретивого товарища, взяли на следующий день.

— Бог шельму метит, — сказал Мышецкий. — Вот пусть он теперь хлебает шилом патоку.

Бухгалтером никуда не брали, об учительстве и думать не приходилось. Теперь анкеты читали внимательно. А скрывать свое прошлое Мышецкий не считал нужным. Каждый человек имеет свою судьбу — каждому свое. Не виноват он, что родился не в бараке…

И тогда снова приобрел он себе гибкую отличную пилу. Каждое утро, опоясавшись ею и ткнув за пояс топор, стал выходить на площадь возле Сенного рынка. Там всегда, похлопывая рукавицами, стояли пильщики, покрикивая на прохожих:

— А вот, кому дрова попилить, поколоть? Это мы завсегда можем… На пол-литра дашь, хозяйка? Тогда — пошли…

Работали организованно — артелью (анкет не заполняли). Рассчитывались чистоганом — без налогов. Вот тут и пригодилась Мышецкому старая практика да хорошее питание с детства. Пилил — любо-дорого, хорошо! И дышала грудь морозом — просторно… Колол же дрова бывший городовой, бляха № 412, затаившийся от гнева народного под чужой фамилией — Копченкина. Да еще был дядя Вася — потомственный питерский алкоголик. Дополнял эту теплую компанию бывший князь Мышецкий, в прошлом тайный советник.