Валентин Пикуль - Моонзунд

На окраине Аренсбурга немцы уже создали обширный концлагерь для военнопленных, но церельцев они отконвоировали прямо в город. Аренсбург был хорош и сейчас – даже под пятой оккупантов. К вечеру пошел затяжной дождь, Артеньев с печалью видел, как мокнут за оградами садов осенние волокнистые астры. Голова у него болела, сильно разбитая прикладом в лесной стычке с немцами. Всю дорогу до города старлейта поддерживали под руки два мичмана – де Ларош и Поликарпов (последние из его офицеров).

Пленных церельцев завели во двор комендатуры.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Скалкин.

– Надо держаться… бинт бы дали! – ответил Артеньев.

Прошел вдоль строя фельдфебель, хамски стучал по ногам пленных прикладом винтовки, выправляя на свой вкус ровность шеренги. Во дворе появилось начальство – немецкий майор, который когда-то вел переговоры на перешейке Сворбе; его сопровождал в штатском капитан I ранга фон Кнюпфер, будто так и надо…

– Совести нет, – заволновались матросы. – Уж коли предавал нас раньше, так хоть теперь скрылся бы, нахал такой!

Кнюпфер, напротив, держался очень спокойно и даже (будучи в отличном настроении) легкомысленно поздоровался с Артеньевым:

– Добрый вечер, Сергей Николаич.

– Вечер добрый для вас, только не для меня…

Судя по всему, немцы были очень довольны, что в руки им попался сам командир батарей Цереля. «Ирбены» – это слово было достаточно известно в Германии, и немецкий майор, перешепнувшись с фон Кнюпфером, направился прямо к Артеньеву.

– Вам, – заявил он, – будет оказан особый почет.

– Благодарю.

– Мы уважаем мужество своих противников.

– Благодарю.

– Только подпишите акт капитуляции Цереля.

– Благодарю, – усмехнулся Артеньев.

– Вы согласны?

– Конечно, нет…

– Но вы же сдались, – неуверенно произнес майор. Сергей Николаевич заговорил с ним далее по-немецки:

– Дайте мне бинт наконец… видите, что я истекаю кровью? Я военный человек, получил в России хорошее военное образование и знаю, что такое капитуляция. Вам, – говорил Артеньев, – это тоже известно, но Берлин желает видеть Церель сдавшимся. Однако это не так. Я согласен повеситься в вашем присутствии, если вы, господин майор, найдете на Цереле хотя бы один патрон в целости. Вам достались от батарей только взорванная земля и десяток израненных человек из гарнизона, – разве же это капитуляция?

Майор спросил его в упор, почти утвердительно:

– Вы… большевик?!

Артеньев тронул разбитую голову, еще раз глянул, как за голубым штакетником дождь обильно поливает прекрасные астры. «Что ответить?» Матросы, выручая офицера, кричали майору:

– Да нет… он так… попался с нами.

Артеньев почувствовал, что между ним и матросами снова начинает пробегать трещина, и он поспешил перепрыгнуть через нее:

– Я не только «попался с вами». Но я и сражался вместе с вами. Сражался за то же, за что и вы!

Трость в руке майора взлетела над шеренгой:

– Всем большевикам – налево. Германская победоносная армия всегда уважает своих врагов, но она сурова к бандитам…

Матросы Цереля дружно шагнули налево. Сергей Николаевич впопыхах пожал руки мичманам де Ларошу и Поликарпову.

– Мужайтесь… – И он шагнул вслед за матросами.

Фон Кнюпфер крикнул в спину Артеньева:

– Один только шаг! Но как вы о нем еще пожалеете! Скалкин горячо зашептал старлейту:

– Ну, ладно уж мы. А вам-то это к чему? Вернитесь…

Артеньев занял место на правом фланге церельцев. Никогда этот человек не забывал о дисциплине и сейчас вдруг рассердился на своего комиссара, как на матроса:

– Не спорить с офицером! Распустился, дорогой товарищ. Вынь руки из карманов… Как стоишь в строю?

Скалкин, очевидно, хорошо понял его состояние. Не прекословя, он подобрался, застегнул бушлат и сказал кратко:

– Есть!

Теперь противники имели каждый свою определенную целы русские – вырваться из Моонзунда на Балтийский театр; немцы – не допустить русские корабли до этого прорыва.

«Новик» уже проскочил в открытое море, остался в брандвахте за Штоппель-Ботгенской банкой, чтобы подсвечивать прожекторами дорогу следующим кораблям. Тронулись в путь и работяги-тральщики, на палубах которых гремели звонки. Каждый звонок возвещал команде, что ножницы тралов вцепились во вражеские минрепы. Но теперь звонки разрывали уши в непрестанном грохоте: в тралы попадало до пяти мин сразу. Ножницы, стригущие один минреп, не могли взять на «подсечку» сразу пять тросов. Приходилось тралы обрубать топором, как сеть, в которую попалась опасная рыбина.