Валентин Пикуль - Моонзунд

– Прекратить огонь! – настаивал фон Ден. – Я не могу принять боя с грузом мин на борту. Это лишено смысла… Сигнальщики!

И фон Ден сам кинулся к этажеркам кранцев, в которых лежали, свернутые в коконы, флаги двух сводов – отечественного и международного. В руках каперанга ветер развеял шелковый моток флага, и все увидели… большое белое полотнище.

– Поднимай! – велел фон Ден сигнальному старшине. Старшина Жуков испуганно взирал на командира:

– Ваше благородие… избавьте. Как есть… Христом-богом прошу. Я русский моряк… не могу позориться! Лучше уж я погибну…

Шестерка снарядов, сверля мутный воздух рассвета, прошла над мостиком, пригибая к решеткам настила самых храбрейших. Фон Ден развернулся и – вмах! – треснул Жукова по зубам. В паузе между залпами отчетливо лязгнули зубы старшины.

– А хучь убейте! – осатанел Жуков. – Подымайте сами…

Каперанг начал привязывать к фалам белый флаг. С высоты дальномеров разносился голос Петряева:

– Кончайте этот декаданс… Нас же сейчас накроют!

Артеньев вынул револьвер, ткнул его в спину фон Дена:

– Долой с мостика! Или пришлепну…

Фон Ден треснул рукой по оружию, и револьвер Артеньева, матово блеснув, скрылся за бортом. Первое орудие – в панике событий – вдруг замолчало. Германские крейсера, фукая в небо языками огня и копоти, быстро пожирали расстояние, тесня «Новик» в середину своего железного строя.

– Вы арестованы! – сказал фон Ден старшему офицеру.

Но тут сзади подошел старший минер Мазепа, заложил руку за шею каперанга и рывком свалил командира на решетки мостика.

– Хватит уже! – заявил Щирый. – Лучше под трибунал пойду, но этого балагана не могу терпеть… Старший, бери команду!

– Стойте! – кричал фон Ден, когда сигнальщики стали вязать его фалами. – Стойте же… вы все погибнете!

Возле боевого телеграфа выпрямился лейтенант Артеньев:

– Носовая, чего притихли? Давайте ревуна… огонь!

И толкнул рукояти на «полный». Выбил заглушку на трубы в машину, приник к раструбу амбушюра. Носовая выстрелила, ударившись о медь, Артеньев разбил себе губы. Брызгаясь кровью, он приказывал в машину:

– Дейчман, давайте из турбин что можете. А чего не можете, тоже давайте… Сейчас на лаге только восемнадцать!

Стрелки тахометров, плавая в голубом дыму, потянулись дальше, отмечая возросшую ярость турбин. Пять германских крейсеров крепко зажали «Новик» в блокаде своих прицелов. «Новик» пенного буруна не давал, и потому немцы не сразу заметили нарастание его скорости. На крейсерах стали очухиваться, когда эскадренный миноносец пошел на прорыв… В рубках «Новика» неустанно отщелкивал показатель лага: 32 узла… 33… На тридцати четырех узлах вырвались из кольца, после чего умолкли пушки, а на мостик, расслабленно шатаясь, поднялся инженер Дейчман.

– Меня сейчас избили, – сказал он, плача без стыда.

– Кто избил? – обступили его офицеры.

– Мои же кочегары. Грозили вышвырнуть за борт.

– За что, Леонид Александрович?

– А за то, что «Дейчман» означает «немецкий человек»…

Дали отбой боевой тревоги, и до мостика дошел слух, что в кубриках заваривается кутерьма. Весть об измене командира задела самолюбие матросов. Казалось, они не могли простить себе своего заблуждения, что ранее подчинялись предателю. Теперь из низов корабля доносились выкрики:

«Долой всех немцев! Баронов за борт!» Артеньев осведомился – кто больше всех шумит, и боцман Слыщенко донес, что шумят двое:

– Портнягин – из первой, а Хмара – из четвертой палубы.

– Этих крикунов ко мне, – распорядился Артеньев. Два матроса поднялись на мостик, посматривая исподлобья.

– Берите в пирамиде карабины, – наказал им Артеньев. – Под вашу ответственность сдаю вам бывшего командира. Башкой ответите мне за него… Запереть его в салоне.

Матросы, жестоко усердничая, поволокли фон Дена к трапу – с бранью унизительной:

– А, хад ползучий! Тебе-то в плену бламанже на тарелочке подавали б. А нам лопатой из ямы помойной… Иди, сучара!

Горизонт ожил, и Артеньев вздернул к глазам бинокль. От Виндавы спешили крейсера 1-й бригады – «Адмирал Макаров», «Баян», «Олег» и «Богатырь». Из радиорубки «Новика» вырвались бурные взрывы пискотни и воя морзянки – это работали радисты эсминца, сообщая координаты немецких кораблей. Крейсера России пронесло мимо – они, внешне нелюдимые, быстро растворились в серости дня… «Ну, кажется, все закончилось!»

Артеньев (он был смертельно бледен, почти посинел лицом), повернувшись спиною к ветру, долго разминал в пальцах папиросу: