Валентин Пикуль: Дворянин Костромской

— Пусти меня, посторонись, — сказал он Комиссарову.

Возле уха вдруг качнулся двуствольный пистолет, направленный в грудь царя. Картузник присел и взмахнул руками. Двойной заряд пороха погубил все дело] Отдача при выстреле была столь чудовищна, что дуло вздернуло кверху, а сам пистолет вырвался из рук Каракозова. На покусителя сразу навалились, и тогда юноша закричал в сторону народа:

— За что бьете? Я же за вас… я за вас!

К схваченному быстрым шагом подошел император.

— Ты поляк? — спросил он. — За что ты стрелял в меня?

— Я русский! А вы слишком долго обманывали народ…

Комиссаров был ни жив ни мертв от страха, как на него вдруг ястребом налетел грозный генералище с усами в стрелку.

— Вот он! — заорал Тотлебен, хватая картузника. — Вот он, спаситель отечества. Господа, вот новый Сусанин!

Генерал потащил картузника к царской коляске:

— Ваше величество, обратите внимание…

— Во дворец! — гаркнул Александр II, даже не глянув на своего «спасителя», и захлопнул дверцу коляски.

Тотлебен, не падая духом, повлек в Зимний дворец и ослабевшего Комиссарова — верноподданнический спектакль продолжался.

— Ваше величество, — внушал Тотлебен царю, таская картузника по комнатам, словно куклу, — рука всевышнего спасла вас и наше отечество… Вот человек, который на моих глазах отвел руку злоумышленную… Я это видел… своими глазами!

Весть о покушении Каракозова быстро облетела столицу. Придворный, гвардейский чиновный Петербург спешил во дворец, где скоро от непомерной тесноты яблоку было негде упасть. Александр II вывел в Белую залу Комиссарова — и все стихло.

— Вот мой спаситель… Осип по отцу Иванов! Он из тех же костромских краев, откуда история Руси уже почерпнула одного героя — Ивана Сусанина! Надеюсь, дворяне, вы радушно примете в свою среду возведенного мною в дворянское достоинство вчерашнего крестьянина… В знак его подвига прошу вас отныне именовать его так: Комиссаров-Костромской!

В сановной толпе возникло некоторое оживление.

— Везут… сейчас явится, — слышались голоса.

Отдадим должное шефу жандармов князю Долгорукому: он архиспешно провел архисложнейшую операцию по изысканию в трущобах Петербурга драчливой Манюшки. По лестнице дворца уже вели рыдающую бабу. Платок сбился на ухо, волосы распатлатились. В ужасе перед неизвестностью она завывала! Комиссаров, узрев жену, испытал некоторое уклонение в сторону (возжелалось ему по привычке спрятаться). Их поставили рядом, и тут Манюшка, услышав похвалы мужу, малость опамятовалась. К ней подошел сам петербургский предводитель дворянства, граф Орлов-Давыдов, и при всех долго и смачно лобызал ее рябые раздутые щеки:

— Голубушка, и тебя сопричислим к дворянству…

Александр II сделал знак рукою обер-церемониймейстеру, а тот пошел в двери и увел за собой на улицу громадное скопище придворных. Наконец-то настал вожделенный момент, когда можно похмелиться «после вчерашнего». Тотлебен отвез Комиссаровых к себе на дом, и новоявленный Сусанин так напился, что ничего не помнил. Продрав утром глаза, он зябко вздрогнул:

— Похмелиться бы… ух как душа горит!

— Шампанею с ледника подать, — раздался властный голос…

Тотлебен от него ни на шаг — являл «спасителя» всюду, как содержатель зверинца являет публике редкого зверя. При этом, как известно, мзду за показ получает не сам зверь, а его укротитель. Тотлебен своего достиг: карьера была восстановлена, государь с генералом снова благожелателен…

— Ура! — И захлопали пробки с утра пораньше.

Комиссаров-Костромской стал входить в роль «спасителя».

— Стою это я… вот так примерно, — рассказывал он всем. — И вдруг наблюдаю… Пистолет кто-то вздымает. Целится. Ага, думаю, это в кого же ты целишься? В надежду всея Руси?.. Тут я не стерпел да ка-ак врежу. Он — кувырк! А пуля мимо — шварк… Ну, слава те хосподи. Перекрестился я тута, и отлегло…

— А я при этом сбоку стоял, — утверждал Тотлебен. — Но зла пресечь не успел. Зато этот молодец не сплоховал.

Непомерная слава раздувала картузного мастера! Клубы, ученые общества, лицеи и музеи спешили сделать из него своего «почетного члена». Герцен в «Колоколе» издевался:

«Того и гляди, что корпорация московских повивальных бабок изберет его почетным повивальным дедушкой, а общество минеральных вод включит в число почетных больных и заставит даром пить Эмскую, Зедлицкую, Пирмонтскую и всяческую кислую и горькую воду…»