Александр Звягинцев - На веки вечные. И воздастся вам…

В дверь зала заседаний протиснулся молодой советский офицер в штатском, подошел к Реброву.

— Товарищ генерал, вас к телефону. Лично вас. Очень срочно.

Ребров кивнул. У входа в зал дежурный немецкий офицер протянул ему трубку.

— Генерал Ребров. Слушаю.

— Денис Николаевич, это генерал Свистун говорит. Тут нам позвонили с контрольно-пропускного пункта рядом с берлинским автобаном… Говорят, у них объявился мужчина, который заявляет, что он советский разведчик. Может, подошлете кого, пусть взглянет…

— Имя он не назвал?

— Нет. Просит о встрече с представителями нашей разведки.

— Хорошо. Я сейчас сам подъеду…

У контрольно-пропускного пункта на границе с Западным Берлином Реброва встречал немецкий офицер-пограничник.

— Я — генерал КГБ Ребров, — представился Ребров, выйдя из машины. — Где мужчина, о котором вы сообщали?

— Он завтракает. Прошу…

Ребров распахнул указанную ему дверь. В небольшой комнате за столом сидел заросший щетиной человек и с аппетитом пил кофе с бутербродами. Этого человека Ребров узнал сразу. Его трудно было не узнать. За прошедшие тринадцать лет он почти не изменился.

— Господи, Крафт, это вы! — радостно воскликнул Денис. — Ну, наконец-то! А мы уже совсем потеряли вас!..

— Денис? Ребров! А вы здесь как? — вскочил Крафт. — Вот уж не рассчитывал! Неужели прибыли специально для моей торжественной встречи?

— Да нет, это случай! Я в Берлине по делам, сегодня вечером должен был улетать… Это судьба!

— Хоть в этом мне повезло, — засмеялся Крафт.

— Мы забираем его, — обернулся Ребров к офицеру-пограничнику.

Тот молча козырнул…

В машине Ребров засыпал Крафта вопросами.

— Что с вами было? Куда вы пропали? Мы уже не знали, что думать!

— Где-то месяца три назад я вдруг понял, что мне сели на хвост, причем очень плотно. Пасли каждый мой шаг. И хотя никаких доказательств у них не было, стало ясно, что дела мои плохи. Они все равно меня возьмут… Рано или поздно. Я рванул в Европу, но меня и тут вычислили.

— Неужели не было возможности дать нам знать?

— Увы… В общем, я понял, что надо уходить совсем, и проще всего сделать это в Берлине. Я оторвался от хвоста и по британскому паспорту вылетел в Западный Берлин. А потом прибрел, как блудный сын, на контрольно-пропускной пункт…

— Господи, вы не представляете мое изумление, когда уже после процесса, находясь в Москве, я узнал, что нахальный американский бизнесмен Крафт, с которым я столкнулся в Нюрнберге, и наш агент Гектор — один и тот же человек! В Нюрнберге я был уверен, что вы на самом деле работаете на американскую разведку и пытаетесь выведать у меня какую-то информацию. Когда генерал Филин, уходя в отставку, сдавал мне дела и сообщил об этом, я своим ушам не поверил… Он очень смеялся тогда, глядя на мою вытянувшуюся физиономию.

— Кстати, как он?

— Сергей Иванович умер — у него было больное сердце…

Первый Московский международный кинофестиваль, проходивший в том же году, был событием незаурядным. Толпы людей осаждали кинотеатры, где шли фестивальные фильмы. По всей Москве были развешаны плакаты с кадрами из фильма «Судьба человека» — Сергей Бондарчук в роли пленника нацистского концлагеря.

Ребров и Крафт, неторопливо бредшие по шумной московской улице, остановились около одного из таких плакатов.

— Вы вспоминаете Нюрнберг? — спросил Крафт.

— Довольно часто. Особенно Пегги, — засмеялся Ребров. — Разве можно забыть такое?!

— Пегги уже нет, Денис.

Ребров, пораженный, остановился.

— Невозможно поверить. Пегги… А что случилось?

— Год назад она вдруг узнала, что в Боливии есть целый городок в горах, где обосновались, бежавшие из Германии нацисты. Она решила, что ее долг, долг человека, который видел Нюрнберг своими глазами, поехать и написать, что там происходит. Я видел ее перед отъездом, предупреждал, что это небезопасно. Но вы же помните Пегги — ее невозможно было остановить. Она все-таки поехала туда и… не вернулась.

— Ее убили?

— Неизвестно. Она просто не вернулась.

Несколько шагов они прошли в молчании.

— А княжну Куракину вы помните? — каким-то загадочным тоном вдруг спросил Крафт. — Ту самую, к которой Вы меня ревновали? Ладно-ладно, не смущайтесь! Между прочим, я тогда, в Нюрнберге, не понял, что она имела в виду, когда передала через Пегги вам всего два слова — чистый понедельник.

— Она имела в виду рассказ Бунина… Там героиня в конце жертвует своей любовью и уходит в монастырь.