Иван Шухов - Ненависть

— Ну, будем живы!

— Ваше здоровье! — сказал ямщик, выжидая, пока выпьет Азаров.

Но тот не заставил ждать себя, и ямщик, вздохнув, последовал его примеру. Выпив, он утер губы обтрепанным рукавом грубошерстной рубахи, но закусывать не стал. Только когда выпили по второй, он осторожно взял с полевого стола луковицу и, закусив ею, с таким наслаждением крякнул, что Азаров понял: разговор, пожалуй, теперь состоится!

— Ты бы, отец, хоть сказал, как тебя зовут,— исподволь начал новую беседу Азаров.

Ямщик пренебрежительно отмахнулся:

— Насчет званья — лучше не спрашивай. Зовут меня — хуже некуды.

— Вот тебе раз! В русском языке худых имен нет.

— А вот для меня поп никудышное отыскал. Окрестил, варнак, с перепою — страм слушать!

— Ну и как все же? — спросил с любопытством Азаров.

— Фитой меня зовут. Не поверите? Обыкновенное дело…

— Фита? Имя довольно странное. Такого и в святцах, сдается, нет.

— По святцам-то, сказывают, и по метрикам я — Филарет. Тоже не мужицкое имя, но терпеть можно. А меня как сызмальства приучились домашние и деревенские ребятишки Фитой крестить, так я с этим званьем и до седых волос дожил. Ведь до чего доходило? — рас-словоохотился после третьей рюмки ямщик.— Я при старом режиме прошение на гербовой бумаге в высочай-

ший синод подавал. Нетель из-за этого дела продал — расходовался. Сами знаете прежние времена: то волостному письмоводителю три рубля, то отцу благочинному пятерку. Богом просил и епархию и синод перекрестить меня хоть в Кузьму на худой конец…

— На худой конец? Выходит, по-твоему, Кузьма тоже последнее имя? — придирчиво перебил ямщика Азаров.

— Не из царских. Обыкновенное дело…

— А я вот, к примеру, доволен, что меня Кузьмой окрестили. По-русски! — ошарашил Азаров смутившегося возницу и, смеясь, подал ему четвертую стопку.

— Да Фита — что! У меня есть прозвище почище,— с веселым отчаянием сказал ямщик. А выпив стопку и опять утерев губы рукавом, добавил: — По прозвищу я — Нашатырь. Моей фамилии на хуторе скрозь никто не знает. А спроси про Нашатыря — пожалуйста. Любой недоносок пальцем покажет. Обыкновенное дело…

— Да, тут тебе, отец, смотрю я, и в самом деле не повезло,— сказал с добродушной усмешкой Азаров.

— Хе! Это ишо не все про себя я расшифровал. Ведь я же, плюс на минус, к тому же лишенец!

— То есть как это лишенец?

— По закону. Как дважды два — четыре. Лишенный всех прав голоса.

— Позволь, ты из зажиточных?

— В том-то и дело, самой беднейшей нации. В одном кармане — вошь на аркане, в другом — блоха на цепи. Кругом — рубль двадцать. Кобыленку, правда, имею.

— Ничего не пойму. Тогда за что же тебя голоса лишили?

— А за культ.

— За какой культ?

— По первому разряду в сельсовете расписали как служителя церковного культа.

— Как попа, что ли?

— Как попова попутчика… Звонарем я при церкви числился. У меня и покойный родитель в этой должности всю жизнь состоял. Вот и меня, царство ему небесное, на беду с малых лет пристрастил к колокольному звону. Я на этих колоколах, как на духовой музыке, играл. Вот и доигрался…

— Значит, звонарь был? Только и всего?

— Звонарь — природный. Каюсь. Обыкновенное дело.

— Черт знает что такое! И только за это одно лишенец?

— Натурально, только за это. Вместе с попом Ипа-том под монастырь меня подвели.

— Да у вас Советская-то власть есть на хуторе?

— Все честь по форме. Даже милиционер завелся.

— Фокусы!.. Ну, а кроме вас с попом, еще кого-нибудь на вашем хуторе прав лишили? — забыв о еде, продолжал допытываться Азаров.

— Норовили было ишо одного нашего жителя вместе с нами отпеть. А он — не будь дурак — родовой крестовый домик хуторянам под школу дарственно отдал! Мало того, от всего движимого имущества в пользу общества пригрозил отречься. Ну его и помиловали. Даже благодарственную грамоту на гербовой бумаге посулили!

— Вот это номер! Кто же он, такой ловкий?

— Фамилии знаменитой — Окатов. Епифаном Ионычем величается. Мужик — с царем в голове!

— Не дурак, вижу. Определенно не дурак! — охотно согласился Азаров.

— Было время — тыщами ворочал играючи. Рогатым скотом промышлял. От перекупки шерсти и кож на степных ярмарках тоже в убытках не был. Словом, прасолом слыл — на славу.

— А теперь в бедняки записался? — спросил с ехидной усмешкой Азаров.

— Кровного сына по миру грозился пустить.

— Силен… Вы что, на каком-то диком острове, что ли, живете?

— Похоже на то. Хутор наш невелик. А вокруг — одна матушка-степь, как твой океян-море…