Хэди Фрид - Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно

Мы жили на Больничной улице, 33, напротив больничного парка. На нашей стороне улицы не было тротуара. Мы шли по узкой тропинке между серой оградой и грязной дорогой к красным воротам дома моего детства, моих воспоминаний.

Воспоминания. События, о которых я зачастую знаю только по рассказам других. Сами же происшествия потускнели в памяти. Я вижу себя стоящей в комнате родителей, ревущей и рассерженной. Год 1926, мне около двух лет. Утро, постели не застелены. Отец хочет, чтобы я чистила зубы. А я не хочу. Он стоит передо мною с зубной щеткой в руке. Я отказываюсь. Сталкиваются две воли. Я еще этого не знаю, но исход предрешен. Он сильнее. Он шлепает меня, я плачу, но все равно не подчиняюсь. Отец выходит из себя. Он сердится все больше и больше, я продолжаю упрямиться. Он все шлепает и шлепает, пока не приходит мама и не освобождает меня. Почистила я все-таки зубы или нет? Не помню. Но помню, что мне пришлось просить прощения и обещать, что никогда больше не буду упрямой.

Еще одно раннее воспоминание. Мне было три года, и я начала ходить в детский сад. Я была счастлива, потому что тогда у меня не было братьев или сестер, с которыми я могла бы играть дома. Мама отводила меня в детский сад и забирала потом, а я протестовала против этого. Большинство детей были старше меня, они приходили и уходили сами, а для меня было важно выглядеть такой же большой, как они. Я плакала и умоляла и в конце концов кое-чего добилась: мама провожала меня утром, но возвращаться домой мне разрешили одной.

Когда часы били двенадцать и нас отпускали, я уходила, счастливая, с другими детьми и шла вместе с ними, не думая о том, в каком направлении был мой дом. Увлекшись беседой, я едва замечала, как один за другим товарищи покидали меня — по мере того как мы доходили до их домов. И так вот однажды я осталась на улице одна. Я огляделась вокруг. Грязная улица, совсем как наша, та же серая ограда, но нет красных ворот. Дома были незнакомые, и я поняла, что заблудилась. Я заплакала.

Женщина остановилась и спросила:

— Почему ты плачешь, девочка?

— Я не могу найти свой дом.

— Где ты живешь?

— За красными воротами.

— Как тебя зовут?

— Хедике.

— Чья ты?

— Папина.

— Не плачь, Хедике. Я отведу тебя домой.

Я перестала плакать и взяла ее за руку, а она повернула в противоположную сторону. Через несколько минут я уже узнала свой район, и вскоре мы были на Больничной улице, где я увидела свою маму, стоявшую у окна. Оказалось, что женщина заметила мое сходство с отцом, а город был такой маленький, что она без труда поняла, где мы живем.

Идиллия? На первый взгляд, так. Ведь я еще не заглянула за то, что лежит на поверхности.

Говорили, что я серьезный ребенок. Это звучало лестно, и я решила, что должна быть достойна такого звания. Я думала, что серьезный — это тот, кто никогда не смеется. Поэтому я не решалась смеяться. Позже, когда (в 1929 году) родилась моя младшая сестра и все внимание было сосредоточено на ней, я старалась произвести впечатление своей серьезностью. Моя сестра была счастливым прелестным ребенком, а я — грустной некрасивой девочкой.

У нас было беззаботное детство и любящие родители. Детская психология была еще неизвестной наукой, и никто не понимал моей ревности. Я ушла в себя и жила в своих фантазиях. Каждое слово похвалы в адрес моей сестры звучало для меня как осуждение.

Жизнь в Сигете текла медленно, сегодня как вчера, завтра как сегодня. Утром мы отправлялись в школу, мать шла на рынок, а отец — на фабрику, где делали картонные коробки (он был ее совладельцем). Поначалу бизнес процветал. Мы были хорошо обеспечены, отец мог дать нам все необходимое. Мы не могли позволить себе большой роскоши, но книги и картины, хотя и недорогие, были предметами первой необходимости.

Немного событий происходило в моем маленьком мире. Главным была школа. А потом, начиная с тридцатых годов, еще и мальчики, которых можно было встретить по дороге. Иногда, когда было включено радио, я слышала странные тирады, сопровождаемые тревожными криками. Они приводили моих родителей в задумчивость, и я чувствовала их беспокойство. Если я задавала вопросы, они успокаивали меня: «Это всего лишь сумасшедший в Германии» или «Собака лает — ветер носит». Это звучало не вполне убедительно, но мы жили в Румынии, и Германия была еще далеко.

А близко был мой маленький мир, желтый дом на Больничной улице. Серая ограда защищала нас от любопытных глаз и непрошеных посетителей. Красные ворота были всегда заперты. Посетителю для того, чтобы войти, нужно было дергать за шнур звонка. Наша дворняга Бодри сидела на цепи и свирепо рычала, как только кто-нибудь приближался. Ворота вели на мощеный двор, через него можно было попасть в дом, в летнюю кухню и в сад. Продукты мы хранили в погребе, потому что холодильников в Сигете не было.