Режин Дефорж - Голубой велосипед

С начала лета Лоран зачастил в Монтийяк, заглядывая туда почти каждый день. Он брал Леа с собой, и они галопом носились на своих лошадях по виноградникам. Иной раз он приезжал на новом, недавно приобретенном автомобиле и приглашал ее покататься по окрестностям или погонять на бешеной скорости по прямым дорогам через Ланды. Положив голову на спинку сиденья открытой машины, Леа в таком положении не уставала от монотонного мелькания сосновых крон, устремленных ввысь, к бездонной голубизне неба. Во время поездок они редко оставались вдвоем, но она была убеждена в том, что спутники находились с ними только ради соблюдения приличий. И была признательна Лорану за то, что тот не проявлял неуклюжей услужливости братьев Лефевров. Да и говорить он мог не об одних только виноградниках, лесах и лошадях. Она уже забыла о том, что пока они не встретились снова, на нее наводили тоску его тонкие суждения об английских и американских романистах. Чтобы ему понравиться, Леа прочитала Конрада, Фолкнера и Фицджеральда на языке оригинала, что было для нее тяжким испытанием, потому что по-английски она читала очень плохо. Обычно столь нетерпеливая, она научилась сносить его приступы меланхолии, во время которых война казалась ему неотвратимой.

— Столько погибнет людей из-за второразрядного акварелиста! — горько говорил он, намекая на юношеское увлечение Гитлера живописью.

Вознаграждаемая улыбкой, нежным взглядом или рукопожатием, она мирилась в нем с тем, что ее раздражало в других.

— Леа, ты здесь?

Через открытую дверь в комнату проник прямоугольник света. Леа вздрогнула, услышав голос матери. Маленькая кроватка скрипнула, когда она вскочила.

— Да, мама.

— Что ты делаешь в такой темноте?

— Я размышляла.

Она ладонью прикрыла глаза от резкого света лампочки.

— Пожалуйста, мамочка, выключи свет.

Изабелла Дельмас выполнила просьбу и, проходя вперед, переступила через груду книг, загораживавших проход. Сев у подножия кровати на разбитую молитвенную скамеечку, она погладила растрепанные волосы дочери.

— Скажи, дорогая, что не так?

Леа ощутила, как поднимается в горле комок слез, и ее охватило желание довериться матери. Но зная, как строга та в таких вещах, она не поддалась соблазну открыться в своей любви к мужчине, который вскоре венчается с другой. Ни за что на свете Леа не хотела бы причинить страдание этой сдержанной женщине, которой восхищалась, которую боготворила и, на которую так хотела бы походить.

— Малышка моя, поделись со мной. Не смотри на меня, как загнанный в ловушку звереныш.

Леа попыталась улыбнуться, что-то сказать о завтрашнем празднике, о своем новом платье, но голос ее сорвался, и в слезах бросилась она на грудь матери, шепча:

— Я боюсь войны!

На следующий день с раннего утра дом наполнился возгласами, смехом и беготней трех сестер. Руфь уже просто не знала, за что хвататься, чтобы удовлетворить требования трех «малышек». Где только она не искала сумочки, шляпки, туфли…

— Поторапливайтесь. Ваши дядюшки и ваши кузены и кузины уже скоро будут.

Действительно, у сараев только что остановились три лимузина. Старший брат Пьера Дельмаса, Люк, знаменитый в Бордо адвокат и ярый поклонник Морраса, приехал с тремя младшими детьми — Филиппом, Коринной и Пьером. Леа их не любила, находя снобами и лицемерами; исключение составлял Пьер, которого все звали Пьеро, чтобы отличить от крестного отца; похоже, он обещал вырасти другим. К двенадцати годам он умудрился быть исключенным — за наглость и богохульство — из всех церковных учебных заведений Бордо и теперь, к вящему неудовольствию отца, продолжал образование в светском лицее.

Вдова-полковница Бернадетта Бушардо перенесла всю потребность любить на единственного своего сына Люсьена, который родился незадолго до того, как она овдовела. В свои восемнадцать лет юноша больше не мог выносить материнскую заботливость и ждал лишь первого случая, чтобы ускользнуть из дома.

Доминиканец Адриан Дельмас, «совесть семьи», имел обыкновение поддразнивать своего брата Пьера. Среди его племянников и племянниц только Леа не испытывала робости перед монахом, гигантом, выглядевшим особенно внушительно в длинной белой рясе. Замечательный оратор, он выступал с проповедями по всему миру и, зная множество языков, регулярно переписывался с религиозными деятелями всех вероисповеданий.

В обществе Бордо, как и в собственной семье, его считали революционером. Разве не он укрывал у себя после падения Барселоны покинувших свою страну испанских беженцев, этих растлителей монахинь и разорителей склепов? Разве не он был приятелем английского писателя-социалиста Джорджа Оруэлла, бывшего лейтенанта 29-й дивизии, который, прежде чем попасть во Францию, где Адриан оказал ему гостеприимство, раненый брел под палящим солнцем, ночуя под открытым небом в зарослях кустарника или в разрушенных домах? Единственный из братьев, он осудил как несправедливое Мюнхенское соглашение и предсказал, что трусость не позволит избежать войны. Один месье д'Аржила разделял это мнение.