Виктор Андриянов - Полынь чужбины

Но зачем тебе так много играть при мне? Что это, откуда? Или от уверенности в себе, или от неуверенности, что все же мне трудно допустить. Ты же не такой. Пойми, что, может, и хорошо мне было с тобой тогда, в школе, потому, что ты был естественным, ты был самим собой. И таким я тебя люблю.

Знаешь, раньше я думала, что у тебя было много женщин, связей ит. д. А сейчас почему-то мне кажется — конечно, я могу вполне ошибиться,—что ты больше говоришь об этом, чем было на самом деле. Но зачем? И даже если было — зачем же говорить об этом? Подчеркивание — оно отдает школярством. Но вот, к примеру, твой вопрос: «Сколько порховских мужичков тебе нравились?» И дело даже не в том, что если бы они действительно мне нравились, то, может, мне о ком-то из них было бы и неприятно вот так, как «о мужичке». А дело в том, что вот такой стиль общения — он безвкусен, понимаешь, пошловат и безвкусен. Этакий словесный мусор. Мне трудно объяснить—почему, да и, думаю, тебе не надо объяснять этого. Я знаю, что он, этот стиль, принят сейчас во многих компаниях, в том числе и светских. И ты привык к нему. Привык к фельдфебельству — вот видишь, из твоего же репертуара. Принято сейчас даже среди интеллигентных женщин вставлять крепкое словцо! А я этого не приемлю совершенно, остаюсь деревенщиной. Но ты не почувствовал, что со мной — не надо так. Думаю, что меня трудно обвинить в пуританстве, я весьма свободно отношусь к чему бы то ни было. Но — чтобы это было не пошло. Безвкусие — оно хуже грязи. Грязь виднее, ну а безвкусие — его и сейчас многие покупают и даже хвастаются. Ты, возможно, спросишь: а что, разве среди молодежи так не принято? Почему же — и среди нее есть такое, хотя молодежь — она ведь тоже, как воооще-то известно всем, разная. Среди тех, с кем общаюсь я,— нет, не принято. Но у других даже подобное все же подается по-другому (может, дело тут в иронии, довольно, надо отдать многим должное, тонкой) и потому смотрится тоже несколько иначе, чем примерно такой же стиль взрослых людей. Пожалуйста, разговаривай так с женщинами своего круга (мне несколько раз приходилось слышать, как это ты делаешь), да и где бы то ни было, мне все равно. Но не со мной. Тем более, что ведь на самом деле ты не такой. И — все решают мельчайшие нюансы. Ведь, к примеру, ты можешь мне говорить, что тебе хотелось бы меня раздеть (боже, услыхала бы маменька), и... (извини за такие подробности) — и это меня не коробит, а вот когда ты говоришь мне, что хотел бы меня «съесть» или «растерзать, как волк»,— это, извини, уже немного не то, это звучит для меня примерно так же, как если бы кто-то в постели меня называл персиком. Естественность — она всегда рядом с простотой (высокой!) и души, и чувств, а значит, и слов. К чему же ею пренебрегать, общаясь с — ну, не близкими, так себя назвать я не рискую, но, во всяком случае, любящими тебя людьми?

Плохо зная тебя, не предполагаю, как воспримешь ты это письмо (а я решила тебе его отдать обязательно). То ли рассмешит тебя моя глупость, то ли возмутит нахальство или самомнение, или что-нибудь в этом роде... Итак, немного рискую я (романтично, не правда ли?). Но, повторюсь, не хочу быть с тобой какой-то иною, чем есть на самом деле. Тем более, на бумаге это легче. С тобою мне труднее гораздо быть самою собой. Тон разговора в основном предлагаешь ты, а мне его приходится принимать, и часто твоя игра вызывает или ответную мою игру, или же некоторую мою растерянность и подавленность (я же еще ко всему прочему и тугодум!). Мешает также привычка в разговоре быть скорее ироничной или, во всяком случае, сдержанной в смысле эмоций, чем сентиментальной.

Рискую я еще в одном. Прочитав (если хватит духу, конечно: ну, может, по частям как-нибудь) все мои эти писания, ты непременно поймешь серьезность моего увлечения тобою. И это тоже — я знаю — может тебя испугать. Ведь ты явно ко всей нашей истории относишься несколько иначе, проще, облегченнее, так — по-мужски. И что-либо иное тебя может просто, наверное, не устраивать (к чему, мол, эти лишние заботы?). Но... Что поделаешь? Любовь— это всегда ва-банк. И только тогда она — любовь.

Ты скоро уедешь, и опять — пустота, и... ничего веселого на горизонте. Да, вспомнила еще одну твою прелестную фразочку: «Повстречаешь еще своего порховского мужичка и успокоишься, ничего». Да, в истинно мужском ощущении мира тебе не откажешь. Увы, у женщин все идет через психологию.

И еще: тонкость и, если позволишь, шарм — мужественности не помеха. Напротив, очень выигрышно оттеняет ее. У кого-то я читала (не знаю, уместно ли и не слишком ли смело по отношению к тебе это звучит): «Я люблю тебя и хочу, чтобы ты был себя достоин».