Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

— Да что они, мои генералы, понимают! Вон Мюрат. Прискакивает в Париж, выиграв накануне несколько битв, — и не может остановиться, сбросить с себя возбуждение. Между тем умение в нужный момент расслабиться и отдохнуть, сняв сапоги и приняв ванну, это, пожалуй, такая же умная вещь, как и умение двое суток пробыть в седле. Вот в Польше и Пруссии перед Фридландом…

И Наполеон поведал, как зимою в начале восемьсот седьмого года в течение двух недель подряд он не снимал сапог. Вся армия жила среди снегов, без вина, без хлеба, питаясь одним гнилым картофелем и конским мясом… Что ж, когда надо — так надо. Но если представляется возможность между боями выкроить час-другой, почему бы ею не воспользоваться?

Император уже стоял перед гостем, накинув на себя фланелевый халат. В руках — грубая щетка. Констан сливал ему на грудь одеколон, а он растирал по телу. Потом подставил камердинеру спину — массажные процедуры всегда следовали за водными.

— Однако что пишет мне брат Александр? Разрешаю вам, Чернышев, вскрыть пакет и прочитать мне письмо. От вас у меня нет секретов, как, надеюсь, и у вашего императора от вас, его личного адъютанта.

Письмо оказалось коротким. Наполеон, выслушав его, тут же произнес:

— Русский мундир в моем генеральном штабе! Благодарю моего брата императора Александра. Тем более, что под этим мундиром — благородное сердце офицера, которого, признаюсь, я искренно полюбил. Но где тридцать, сорок, семьдесят тысяч мундиров, которые император Александр обещал мне выставить против вероломных австрийцев? Послание поясняет: армия собрана и переходит границу. Но я — у ворот Вены, которую не сегодня, так завтра возьму. Значит, только для участия в параде по случаю моей победы придет ко мне русская армия? У меня для этих целей сеть и своя. Та, которую еще никто не побеждал ни в боях, ни на высочайших смотрах. Что же, покоримся обстоятельствам. Вы не против составить завтра с утра мне компанию? Я намерен поехать на рекогносцировку.

В седьмом часу утра гость застал Наполеона за бритьем. Брился он сам, а услугами Констана пользовался, когда просил подать флакон с одеколоном или свежее полотенце.

Коротко ответил на приветствие и тут же заметил:

— Представьте, пользуюсь только английскими ножами — превосходная сталь! Но вскоре я закрою все до единого европейские порты. И тогда мы сами станем производить товары, которые умеют делать на этом острове.

Он обернулся и увидел в руках Чернышева бумагу, свернутую трубкой.

— Что это?

— Бюллетень, ваше величество, который издается для вашей армии. Одно сообщение в нем, будет мне позволено заметить, вызвало у меня крайнее недоумение, поскольку сообщение это касается меня.

— Чем же вы расстроены, хотелось бы мне знать?

— В бюллетене я назван графом, полковником и личным адъютантом русского государя. Между тем…

— Между тем, — нетерпеливо перебил его Наполеон, — вы хотите сказать, что не являетесь ни тем, ни другим, ни третьим, так? Что ж… Тогда, сударь, прошу вас выйти к моим войскам и объявить им об этом. Уверяю вас, каждый солдат, который готов отдать за меня жизнь, задумается: а так ли уж на самом деле русский император ценит и уважает нашего императора, если вместо личного адъютанта посылает в качестве доверенного лица, простите меня, случайного офицера.

Монгольские глаза Чернышева заметно сузились:

— Мне подобное почитание не прибавит, ваше величество, достоинств и талантов.

Полотенцем, взятым из рук Констана, Наполеон вытер со щек остатки мыльной пены.

— У меня офицер ваших достоинств был бы уже генералом — вот что я вложил в титулы и чины, которыми приказал вас именовать в моем бюллетене. — И тут же: — Вы знаете, сколько времени я проходил в вашем нынешнем капитанском чине? Четыре месяца! И получил эполеты бригадного генерала, минуя звание полковника. Однако я, простите, не упрекаю ни императора Александра, от которого зависит ваша карьера, ни умаляю ваших высоких достоинств. Наоборот, эти достоинства я подчеркиваю, если хотите, теми способами, которыми я обладаю. Подчеркиваю хотя бы в своих собственных глазах и в глазах моей армии.

Наполеона и Чернышева у дворца уже ждали лошади. Их держали под уздцы мамелюки из охраны императора. У двух других коней, тоже оседланных, прохаживались Савари и начальник штаба маршал Бертье.

Подойдя к лошади, Наполеон, вопреки всем кавалерийским правилам, схватился за луку седла почему-то не левой, а правой рукой. Мамелюк из охраны ловким движением помог тяжеловатому всаднику подняться в седло. Рыжая, чистых арабских кровей, с длинным хвостом лошадь вздрогнула и нетерпеливо перебрала на месте стройными, как струны, ногами.