Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

— Я бы настойчиво рекомендовал вам, сир, передать по воздушному телеграфу ваш приказ: немедленно задержать Чернышева, пока он, смею надеяться, еще находится в пределах вашей империи.

Лицо императора побагровело. — Вы вновь в который уже раз — за свое, Савари! — вскричал он. — Великая армия только начала свое движение к цели — к Одеру, Висле и далее к Неману. Вы же хотите, чтобы плоды моих бессонных ночей, тайна моих планов разлетелись в прах? Вы, сударь, француз, наконец, или тоже работаете на руку императору Александру?

— Смею заметить, сир, все ваши секреты давно перед его светлыми очами, — с некоею, даже мало скрытою беспощадностью, произнес Савари. — Чернышеву, оказывается, ранее вашего величества доставлялось все, что составляет тайну великой армии. Так что все планы ее движения к границам России — уже никакая ни тайна.

Крепко сбитая, несмотря на уже заметную тучность, небольшая фигура императора устремилась к окну.

— Как много я дал бы сейчас, герцог Ровиго, тому, кто оказался бы в состоянии остановить меня от похода, который я предпринял! — отозвался от окна Наполеон. — Но, увы, вино уже откупорено, и его остается только выпить. Однако выпить так, чтобы, еще не донеся до рта, не расплескать по скатерти.

И, возвращаясь к собеседнику:

— Нет, я не велю задержать Чернышева. Это означало бы преждевременно пролить не вино, а может быть, кровь. Но я все же этого не спущу Александру. Я направлю по дипломатическим каналам ноту, в которой объясню всю гнусность и низость поведения российского императора.

Тотчас по уходе Савари он вызвал Маре. И пока не угас запал, стал быстро, как всегда, опережая одну мысль следующей, диктовать ноту, которую министр от своего имени должен будет немедленно вручить русскому послу:

«Его величество был тягостно огорчен поведением графа Чернышева. Он с удивлением увидел, что человек, с которым император всегда хорошо обходился, человек, который находился в Париже не в качестве политического агента, но в качестве флигель-адъютанта русского императора, аккредитованный личным письмом русского монарха, имеющий характер более интимного доверия, чем посол, воспользовался всем этим, чтобы злоупотребить тем, что наиболее свято между людьми».

Фраза оказалась тяжелой, но император не стал ее переделывать. Несмотря на ее видимую тяжеловесность, в ней он выложил что называется единым духом все, чтобы в самом начале и объяснить положение дел, и свое отношение к произошедшему. Но раздражение не улетучивалось, оно все еще кипело в нем и требовало дальнейшего выхода.

«Его величество император. — продолжал писать под диктовку Наполеона Маре, — жалуется, что под названием, вызывающим доверие, к нему поместили шпионов, и еще в мирное время, что позволено только в военное время и только относительно врага. Император жалуется, что шпионы эти были выбраны не в последнем классе общества, но между людьми, которых положение ставит так близко к государю».

В этом месте Наполеон передернул плечом — что ж, удар за удар. Мало оказалось одного Чернышева, ему еще отрядили в помощники Каблукова. А где гарантии, что шпионская сеть не вобрала в себя и других чиновников той же русской миссии? Хорошо, что еще в конце прошлого года не попал в Мадрид, а уехал назад князь Репнин. Разве и он не стал бы соглядатаем? Но то — посол. Ему по службе положено быть глазами правительства. Только послы вряд ли получают доступ к секретам. В случае же с Чернышевым — намеренный шпионаж, глубоко засекреченная деятельность, о которой не знал, надеюсь, и князь Куракин. Кстати, здесь бы надо моему министру обратиться к русскому послу.

— Пишите далее, Маре, — произнес Наполеон.

«Мне хорошо известно, господин посол, понятие чести, которое вас отличало в течение всей вашей долгой карьеры, чтобы не верить, что и вы лично огорчены делом, столь противным достоинству государей. Если бы князь Куракин, сказал мне император, мог принять участие в подобных маневрах, я бы его извинил: но другое дело — полковник, облеченный доверием своего монарха и так близко стоящий к его особе. Его величество только что дал графу Чернышеву большое доказательство доверия, имея с ним долгую и непосредственную беседу; император был тогда далек от мысли, что он разговаривает со шпионом и с агентом по подкупу».

На записке Маре проставил дату: «3 марта 1812 года». Нота же так и не была отправлена.

Наполеон не захотел, вернее, он не мог пролить даже каплю чернил, чтобы из-за этого преждевременно пролилась кровь солдат Великой армии, еще не занявшей уверенных позиций для победы.