Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

Между прочим, не забыл отмстить, как черное касторовое сукно мундира отлично гармонирует с белизною подбородка и высокого, все еще с венчиком пшеничных волос, лба.

Теперь бы вот так — одну ногу чуть вперед, другую же слегка отставить.

И вдруг там, в зеркальном отражении, узрел, как выставленная ляжка слегка вздрогнула, затем еще и еще. Верно, та, ушибленная нога? Да нет, другая, не поврежденная.

Скосил взгляд на Румянцева с Чернышевым — не заметили б они.

И дрожание унялось. Должно, нервный тик. С чего бы?

И опять — дорога. И вновь так и хочется повторить: и какой же русский не любит быстрой езды?

Только месяц март — не лучшая пора для скачки. Даже по дорогам Европы. Потому что девятнадцатый век — не наше время с его асфальтовыми и бетонными магистралями, к примеру, во Франции и Германии. Да и Польша — уже не Россия. Впрочем, и у нас, особенно к западу от Москвы, есть уже кое-что. А попадешь в Белоруссию — и того лучше, а в Балтии — кати не хочу.

В годы же, когда покорял пространства наш герой, даже самая разъевропейская Европа ненамного отстояла от российской ее половины. Впрочем, проследуем-ка за царским флигель-адъютантом в марте восемьсот одиннадцатого года из Санкт-Петербурга через Мемель в Кенигсберг, через Варшаву к Берлину.

В российской столице будет провожать нас злая, еще не унявшаяся метельная круговерть. В Германии же прихватят ледяные дожди, ближе к Берлину уже и не такие холодные, начисто слизнувшие снежный покров, если он где еще залежался. Зато всю дорогу — из-под копыт комья грязи. Стылые лужи в разъезженных колеях коварны, как волчьи ямы: чуть зазевался возница, и погружается экипаж вместе с лошадьми по брюхо в непролазь.

Но надо гнать и гнать лошадей, потому как промедление может истощить терпение того, кто там, в Париже, ждет посланца русского царя. Что стоит этому, уже заметно начинающему полнеть «маленькому капралу», сорвать со своей головы шляпу и начать топтать ее ногами, ища выход своему гневу, как он однажды уже отчубучил в Эрфурте? А поспеть во время значит упредить взрыв бескрайнего самолюбия и апломба.

Посему — не спи и гони во всю мочь!

Впрочем, и тут русский человек, крещенный и не такими дорогами, — первый не только по части прыткой езды, но приспособлен кемарить в любой, даже весьма неудобной позе. То откинувшись спиною на жесткие дорожные сиденья и спинки, то свернувшись вовсе калачиком в том месте, где представителю другого народа попросту не усесться. То уронив голову на плечо соседа или, если не в кибитке, а пешком. — совсем уж по-солдатски стоя или даже на марше в колонне на ходу.

Всеми этими возможностями урывать хоть минуту для сна, хоть даже полминутки, обладал, конечно же, наш герой. И потому казалось, что он будто и вовсе не спит — всегда бодр и свеж.

Вот и теперь летела из Петербурга в Париж его фельдъегерская тройка, а он, невзирая на тычки возка, то проваливался в дрему, то, высунувшись из окна и подставив лицо встречному ветру, разглядывал все, что проносилось мимо него по сторонам дороги и что маячило впереди.

Уже где-то за Неманом, только въехав в герцогство Варшавское, Чернышев в сгущавшейся вечерней мгле однажды углядел далеко впереди себя быструю игру ярких огней.

«Э, да это военный гелиограф передаст какую-то важную депешу!» — сразу определил Чернышев значение световых сигналов.

А они, эти сигналы, пока неслась его тройка, вспыхивали далеко впереди какими-то замысловатыми полосами, а то вдруг вовсе короткими вспышками, похожими на точки, и опять переходили в четкие линии.

Любопытно, какая депеша летит от одного французского поста к другому, о чем спешат уведомить Наполеона неусыпные стражи на маршрутах его вездесущих коней?

За сотни и тысячи лье от покоев дворца в Тюильри раскинуты гарнизоны французских крепостей, разбиты лагеря полков и дивизий. Одни из них снимаются со стоянок, другие заступают их место. Все это дважды в месяц фиксируется в специальных таблицах, которые предназначены только ему, императору и полководцу, по чьей воле совершаются все передвижения. Однако прежде чем пути следования и номера воинских частей лягут на бумагу, сведения о них стекаются в Париж с помощью вот этого светового семафора.

Семафорные аппараты братьев Шапп — первый телеграф Европы. Рожденное революцией в 1792 году вместе с новым календарем и метрической системой мер, изобретение это было предметом гордости Наполеона.