Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

В те дни, которые помнила графиня Моравская, Чернышеву едва ли минуло десять лет. Потому он мог открыто смотреть в глаза женщины, видевшие кровь и смерть, которые приносили на берега Вислы вместе с австрийцами и пруссаками и русские войска. Но кем могут оказаться они, сидящие сейчас мирно за столом, если пламя распри вновь опалит русских и поляков?

По окончании трапезы графиня предложила Чернышеву пройти на ее половину, поскольку ее дочери предстояло заняться детьми.

— Моя дочь передавала мне, что вы, граф, в совершенном очаровании от Наполеона. — Движением руки Моравская указала в собственной гостиной место на уютном пуфе рядом с собою. Сама же села в кресло и взяла с маленького столика спицы и начатое вязание.

— Я провел в Австрии возле великого полководца почти всю войну, — повторил гость те же слова, что когда-то в Париже сказал молодым Радзивиллам. Однако теперь не с расчетом придать себе вес и сбить спесь с несколько фатоватого князя, а с интонацией совершенно спокойной и дружеской. — Сие почитаю за превеликое счастье. Я ведь военный. А что может быть большей удачей в жизни для офицера, чем оказаться если и не первым, в силу, скажем, таланта, но все-таки учеником виднейшего полководца?

— Ну это вы, граф, намеренно себя принижаете! — Глаза графини, такие же светлые, как и у дочери, были располагающе приветливы. — Что значит «не первым»? Как раз о вас в Париже говорят, что именно вы изо всех иностранцев самая приближенная к французскому императору персона. Многие мечтают о подобной чести.

— Честь, несомненно, огромная, вы правы, ваше сиятельство, — слегка поклонился Чернышев. — Однако в своем положении я усматриваю прежде всего свой служебный долг — быть аккредитованным моим государем при его величестве императоре французском.

— Великий человек, которому мы, поляки, обязаны всем! — произнесла она, и, как показалось Чернышеву, в глазах ее появились слезы умиления. — Это он вдохнул в нас надежду и сделал так, что поляки снова почувствовали себя единой нацией.

«О каком единстве можно говорить?» — готов был задать вопрос Чернышев, но остановил себя, чтобы не оскорбить гордость женщины, годившейся ему в матери. Да, о какой единой нации речь, если большая часть бывших польских земель — в пределах России, иные же воеводства — по-прежнему под властью Австрии и Пруссии? И лишь в середине бывшей Речи Посполитой, когда-то простиравшейся только на востоке до Киева и Смоленска, — небольшое герцогство Варшавское. И то сие подобие государства — под рукой короля Саксонии и под верховным протекторатом Франции.

Однако Теофила Моравская предвосхитила резюме Чернышева.

— Третий и последний раздел Польши, совершенный по воле российской императрицы Екатерины Второй в семьсот девяносто пятом году, бесспорно, разметал нашу нацию. Однако кто же собрал нас вновь под польские знамена? Именно Наполеон. Он разрешил Яну Домбровскому в составе французской армии сформировать два польских легиона. И боевой дух вновь позволил нашему белому орлу расправить свои крылья.

— Все так. Только где и за что сражались ваши славные легионеры? — решился спросить гость. — Они обагряли кровью камни Италии, которую генерал Бонапарт подчинял французской короне.

— Да, но именно этой кровью поляки купили себе право создать Варшавское герцогство, — воскликнула графиня.

В памяти Чернышева возник Тильзит и слова Наполеона: «Река Висла отныне станет границей между Россией и Францией!» Это было намерение стереть с лица земли Пруссию и никогда не воскрешать уже до этого расчлененную Польшу. Но русский царь не захотел стать виновником еще одной величайшей несправедливости. «Я не намерен строить благополучие своей империи на несчастьи других народов», — отверг он предложение Наполеона. Французскому императору ничего другого не оставалось, как принять мину миротворца — из земель по Висле, которые Наполеон намеревался безжалостно разделить, он создал Варшавское герцогство — государство далеко не самостоятельное, скорее декоративное.

Чтобы напомнить графине все, что произошло на берегу Немана более трех лет назад, Чернышеву ничего иного не оставалось, как высказать свои рассуждения вслух. Графиня тотчас возразила:

— А разве ваш царь поступает великодушнее, числя восточные земли Польши вовсе в составе своей империи? В Варшавском герцогстве — собственная конституция, национальные учреждения, язык. Вильна же, Волынь, наши родовые Несвиж и Мир и все, что к западу от Минска, что было исконной частью Речи Посполитой, — ныне русские губернии, в которых умирает наш язык, где рекрутов-поляков ставят под знамена с ненавистным двуглавым орлом.