Василий Радич - Казацкие были дедушки Григория Мироныча

Впрочем, бывали случаи, когда и защита Мотри оказывалась напрасной. Это тогда бывало, когда нас уличали в разорении птичьих гнёзд. Тут уж Григорий Миронович давал полную волю своему гневу и самолично расставлял нас по углам, приговаривая: «В Писании сказано: «Блажен, иже и скоты милует», а вы неповинных птичек мучите, лишаете приюта, отваживаете от дома… У, басурманы! «Басурманы» начинали реветь и давали обещание впредь не грешить. Мотря в эти минуты усиленно хлопала дверьми и ворчала себе под нос, что люди, обижающие сирот, не минуют «пекла».

В долгие зимние вечера дедушка частенько нам рассказывал про дела давно минувших дней. На дворе мороз трещит и расписывает окна такими затейливыми узорами, каких ни один живописец не выдумает. Мотря сидит на полу и топит печь, равномерно подкладывая пучки соломы, пока не перегорит весь куль. Лампа еще не зажжена, но отблеск желтого пламени весело перебегает по чисто выбеленным стенам и освещает седую голову деда и всю нашу компанию, приютившуюся на диване. Порой полоса света падает на окно, и белые морозные узоры вспыхивают разноцветными огоньками, блестят и переливаются, как драгоценные камни. Слегка попахивает дымом…

— Дедушка, расскажите что-нибудь, — пристаем мы к Григорию Мироновичу.

— Что же вам рассказать, голубятки?..

— Про запорожцев, — отвечаем мы хором.

— Пусть будет по-вашему…

Воцаряется тишина. Если ветер в эту минуту метнет сухим снегом в окошко, мы вздрагиваем и стараемся разместиться так на диване, чтобы ноги никоим образом не касалась пола.

— Я сам не знавал запорожцев, — это дело давнее и не за мою память было, но отец мой, — пусть ему земля будет пером — прожил без малого, сотню лет и знавал таких людей, которые с молодцами-запорожцами дело имели. Запорожцы жили в низовьях Днепра, за порогами, оттуда и прозванье их пошло. Край этот прежде называли Диким полем, и, действительно, это была дикая земля. Куда не кинешь взгляд, всюду расстилаются необъятные степи; кругом на сотни верст нет человеческого жилья. Степь — то же море, и только запорожский казак удалец да юркий татарин чувствовали в ней себя, как дома… Дорогу держали по солнцу, по звездам, по одиноким могилам, разбросанным по пути. Гнездо степных орлов-запорожцев устроено было на одном из днепровских островов и называлось Сечью. Здесь стояла их церковь, здесь хранилась казна и оружие, здесь они жили в своих куренях, отсюда они выступали в поход и, как грозная туча, налетали на врага…

Промышляла Сечь рыбной ловлей, охотой, а больше всего войной… То были времена тяжелые, всюду слышался шум оружия, грохот выстрелов, и если изредка и наступало затишье, то ненадолго. На земле царствовала не правда, а сила. Татары жгли и грабили беззащитные села, уводили тысячи людей в неволю, разоряли города и предавали пламени хлебоносные нивы. Панство угнетало крестьян и обращалось с ними хуже, чем с бессловесными животными. Бедный человек не был уверен в завтрашнем дне: если его не обидел сегодня пан, то завтра мог налететь татарский наезд… Что для него было лучше, что хуже — трудно решить. Забитые люди покорно сносили свою недолю и не смели роптать. Но среди них были горячие головы. Им казалось, что правда есть на земле, только сильные не дают ей ходу. Вот они и решили защищать правду. И для этого они оставили насиженные хаты, оставили родные места и близких людей и ушли в зелёную степь, гуда, где воля, побратавшись с ветром, что гуляет на просторе. Всякого, гонимого судьбой, обездоленного беглеца Запорожская Сечь принимала как сына. Вот почему казаки называли ее своей матерью. Пришельца не спрашивали, кто он, откуда, что его заставило бежать за пороги. Называйся, как хочешь, как знаешь, но будь только веры православной и честно служи товариществу… Много воды утекло в синее море, многое переменилось в свете… И свет стал не тот, и люди не те, что прежде, многое умерло, схоронено и. позабыто… Но слава казацкая живет и поныне! Кто придет на берег старого Днепра, кто услышит рев и шум грозных порогов, тот не может не вспомнить молодцов-запорожцев и их лихих атаманов…

Дед опустил свою седую голову и умолк.

— Дедушка, а дальше что? — раздались нетерпеливые голоса.

— Не дергайте меня, как коня, — добродушно проворчал старик.

— Знаю, что у вас ушки на макушке… А мне нужно все припомнить, смекнуть, как и что, да тогда уж вам готовенькое выкладывать.