Эжен Сю - Тайны народа

Несмотря на свежие раны и тяжелую цепь, я, плотно сжав ноги, несколько раз перескочил через шест, к еще большему удовольствию центуриона.

— Наши дела все лучше и лучше, друг Вол, — повторил фактор, — тебя нашли в одинаковой степени ловким, хорошо сложенным и сильным. Остается показать безобидную кротость твоего характера. Ну, я заранее уверен в успехе этого последнего испытания…

И он снова связал мне руки за спину.

Я не сразу понял, что хотел сказать купец. Он взял плетку из рук надсмотрщика и, указывая концом ее на меня, тихо сказал что-то покупателю. Тот утвердительно кивнул головой. Фактор уже приближался ко мне, как вдруг хромой покупатель взял у него плеть.

— Старая лисица, все еще не доверяя мне, боится, что я стану бичевать тебя слабо, друг Вол. Ну не оплошай же, в последний раз поддержи мою честь и торговлю, покажи, как терпеливо ты сносишь наказание.

Едва он произнес эти слова, как хромой римлянин стал с силой стегать меня по плечам и груди. Я почувствовал боль, но не позор оскорбления. Я заплакал и, упав на колени, запросил пощады при громком смехе любопытных, столпившихся у дверей лавки.

Центурион, удивленный, что встретил такую покорность у галла, опустил плеть и взглянул на фактора, вся фигура которого говорила: «Разве я вас обманывал?»

И, хлопая меня ладонью по побитой спине, как хлопают животное, которым довольны, хозяин снова обратился ко мне:

— Если ты вол по силе, то по кротости ты ягненок. Я не ошибся в твоем терпении. Теперь несколько вопросов относительно твоих занятий земледелием, и торг будет окончен. Покупатель спрашивает, где ты был земледельцем?

— В карнакском племени, — ответил я с легким вздохом, — там вместе с семьей я обрабатывал поля отцов.

Фактор перевел мой ответ центуриону. На лице у того отразилось одновременно удивление и удовольствие. Он обменялся несколькими словами с торговцем, который снова спросил меня:

— Покупатель хочет знать, где находились дом и земли твоей семьи?

— Недалеко от Карнакских камней, к востоку от них, на Крэгском холме.

Этот ответ был до такой степени приятен римлянину, что он, по-видимому, едва поверил своим ушам. По крайней мере, фактор сказал мне:

— В первый раз встречаю такого недоверчивого человека… Желая убедиться, что я его не обманываю и верно передаю твои слова, он требует, чтобы ты начертил перед ним на песке относительное расположение дома и земель твоей семьи, Карнакских камней и берега моря. К несчастью, я не знаю, чем он руководится. Если выгодой, то он дорого заплатит мне за нее… Но исполняй его приказание.

Мне снова развязали руки. Я взял кнут у одного из сторожей и ручкой его отметил на песке сначала положение Карнакских камней и берега моря, а затем место к востоку от Карнака, где были наш дом и поля.

Центурион хлопнул руками в знак радости, вытащил из кармана длинный кошель и, отсчитав изрядное количество золотых монет, предложил их торговцу. После долгих споров о цене моего тела продавец и покупатель пришли наконец к соглашению.

— Клянусь Меркурием, — сказал мне фактор, — я продал тебя за тридцать восемь золотых. Половину наличными в виде залога, а остальное потом, когда господин придет за тобой. Не прав ли был я, говоря, что ты жемчужина моей лавки?

Затем, выслушав центуриона, он прибавил:

— Твой новый хозяин… и я вполне понимаю его, раз дело идет о рабе, за которого дорого заплачено… Твой новый хозяин находит твою цепь недостаточно прочной и велит надеть тебе, кроме нее, путы. Он приедет за тобой в повозке.

К цепям на моих ногах прибавились тяжелые железные путы, не позволявшие мне передвигаться иначе как прыгая и плотно сжав ноги, если бы только я мог прыгать с такой тяжестью. Путы тщательно осмотрели, и я сел в углу лавки, между тем как фактор считал и пересчитывал свое золото.

В этот момент занавеска, закрывавшая вход в лавку, лежащую напротив той, где находился я, поднялась. И вот что я увидел.

В одном углу три красивых молодых женщины или девушки, вероятно, те самые, стоны и мольбы которых я слышал, в то время как их раздевали, чтобы показать покупателям, сидели, полуобнаженные, с голыми ногами, натертыми мелом и продетыми в отверстия длинной железной полосы.

Две из них, крепко обхватив руками третью, прятали свои лица у нее на груди. Та, бледная и угрюмая, с черными распущенными волосами, сидела, опустив голову на покрытую, истерзанную грудь, истерзанную, вероятно, во время борьбы этих несчастных со сторожами, раздевавшими их.