Эжен Сю - Тайны народа

— И солдат еще.

— О, солдат, который носит железный ошейник и за всю свою жизнь ни разу не коснется ни копья, ни меча. Значит, так, — прибавил фактор со вздохом, перечитывая записанное на своей табличке. — «Номер семь. Вол, галльско-бретонской расы, очень высокого роста и большой силы, двадцать девять лет, превосходный землепашец…» Твой характер? — спросил он.

— Мой характер?

— Да, каков он? Буйный или послушный, открытый или замкнутый, стремительный или хладнокровный, радостный или грустный? Покупатели всегда справляются о характере приобретаемого раба, и хотя отвечать им мы не обязаны, но все-таки невыгодно вводить их в обман. Ну скажи-ка, дружище Вол, каков твой характер? Ради своих же интересов ответь вполне искренне. Хозяин, который тебя купит, рано или поздно узнает же правду, и тогда твоя ложь обойдется тебе гораздо дороже, чем мне.

— Ну так пиши на твоей табличке: «Землепашец Вол страстно любить рабство и всегда лижет бьющую его руку».

— Ты шутишь! Галльская раса любит рабство! Это все равно что сказать: орел или сокол страстно любят клетку.

— Ну тогда запиши, что как только у меня вернутся силы, я при первой возможности разобью свои оковы, убью хозяина и убегу в лес, чтобы снова зажить свободной жизнью.

— Вот в этом больше правды. Те скоты сторожа, которые тебя били, рассказывают, что после первого удара ты ужасно рванулся в своих цепях. Но, видишь ли, друг мой, если я предложу тебя покупателям с такой опасной рекомендацией, найдется очень мало желающих тебя купить. Кроме того, если честный купец не имеет права хвалить свой товар сверх меры, он и не должен его ругать. Я, значит, запишу о твоем характере так: «Характер буйный, мрачный, не привыкший к рабству, но который можно смягчить лаской и хорошим обращением».

— Перечитай еще!

— Зачем?

— Я хочу знать, под каким ярлыком я пойду на продажу.

— Ты прав, мой сын. Необходимо удостовериться, хорошо ли звучит этот ярлык, и вообще представить себе, что эти сведения выкрикиваются на аукционе. Итак: «Номер семь. Вол, галльско-бретонской расы, очень высокого роста и большой силы, двадцать девять лет, превосходный землепашец, характер буйный и мрачный, не привыкший к рабству, но который можно смягчить лаской и хорошим обращением».

— Вот что, значит, осталось от гордого и свободного человека, единственным преступлением которого является защита родины от Цезаря, — сказал я с глубокой горечью. — Того самого Цезаря, который, продав нас всех в рабство, поделит между своими солдатами землю наших отцов! И я не убил этого Цезаря, а ведь он был у меня во власти, я держал его перед собой на своей лошади!

— Как? Ты, храбрый Вол, имел пленником великого Цезаря? — сказал мне с насмешкой фактор. — Жалко, что я не могу громогласно объявить об этом. Это послужило бы хорошей рекламой при твоей продаже.

Мне стало досадно, что я произнес перед этим покупателем человеческого мяса слова хоть несколько похожие на жалобу. Только желание задать ему один беспокоивший меня вопрос заставляло меня сносить болтовню этого человека. Я спросил его:

— Так как ты меня поднял на поле битвы как раз в том месте, где я упал, ты мог видеть боевую повозку, запряженную четырьмя быками, с женщиной, висевшей на дышле вместе с двумя детьми?

— О, как же, я ее видел! — воскликнул фактор. — Мы насчитали в этой колеснице до одиннадцати женщин или молодых девушек.

— И в этой колеснице…. не было живых женщин и детей?

— Женщин? Увы, нет! Ни одной, к большому горю римских солдат и моему также. Что же касается детей, то, помнится, двоим или троим удалось избежать смерти, которой их хотели обречь эти свирепые галльские женщины, разъяренные, как львицы…

— Но где же они теперь? — воскликнул я, думая о том, что эти оставшиеся в живых дети могли быть моим сыном и дочерью. — Где эти дети? Отвечай… отвечай!..

— Я же тебе сказал, мой храбрый Вол, что я покупаю только раненых. Один из моих собратьев должен был купить этих детей, так же как и еще некоторых крошек, найденных живыми в других повозках. Но тебе какое дело до того, есть ли для продажи дети или нет?

— Но в этой повозке находились мой сын и моя дочь, — ответил я с разрывающимся от муки сердцем.

— А сколько лет твоим детям?

— Дочери восемь лет, сыну девять… Послушай, мне было бы гораздо отраднее знать, что мои дети умерли, чем думать о том, что они могут быть обречены на рабство. Возможно, что мой сын и моя дочь находятся среди тех детей, которых скоро продадут. Как могу я об этом узнать?