Борис Акунин - Бох и Шельма (сборник)

Будущий тесть, поднимая Яшку под локоток, вдруг спохватился:

– Про Бога-то… За важной беседой совсем запамятовал, прости старика. Ждет тебя тут один человек. Третий день уже.

– Кто? – удивился Шельма. – Где?

– А в приезжем доме. – Боярин показал на большую избу, что стояла на другой стороне маленькой площади. – Знакомый твой. Нерусский, а уважительный. Тоже купец. Угощал нас со Степанушкой заморскими сластями. Звать его Бох, имя такое.

И стали у Шельмы ноги, будто не из костей-мяса, а из гнилого сена. Подогнулись.

Обернулся он на приезжий дом. А там окно нараспашку, и стоит у того окна хер Бох собственной тучной особой, улыбается, манит пухлым перстом. Из-за плеча у немчина торчит Габриэль, и этот-то не улыбается, а глядит, будто бомбасту навел – сейчас выпалит.

И потемнел вдруг белый свет, и стал серым, а потом черным. Это откуда ни возьмись налетела буря: засвистел ветер, из темной тучи, придавившей землю, хрустнуло громом, ослепило молнией. Полетели листья, сор, обломанные ветки. Столбом взвилась, завихрилась пыль и тут же пропала, смытая хлестким косым ливнем.

У боярина сдуло с головы шапку, у Степании лазоревый платок, и побежали они догонять пропажу; всхрапнули лошади, укатили коляску вместе с согнувшимся возницей; ускакал, бешено тряся гривой, Яшкин конь.

Шельма стоял под ураганом на опустевшей площади один-одинешенек, сирый и погибший, не двигался.

Но Бох шевельнул пальцем еще раз – плавно и даже не грозно, будто тянул за невидимую лесу, и поплелся Яшка на мановение. Бежать и не потщился. От судьбы кто сбежит? И как? Конь – и тот покинул несчастливца.

Как поднялся в дом, как вошел в горницу, не запомнил. И горницы не разглядел. Было там сумеречно, лишь серел прямоугольник слюдяного окна, уже прикрытого от бури.

Посреди темного покоя – стол, за столом – Бох, позади него, скрестив на груди руки, – Габриэль. Смотреть на них Яшка не решился. Просто встал пред судией, потупился.

Страшный Суд – вот он где, а не там, на поле мертвецов. Ибо Страшный Суд – это когда судят не кого-то другого, а одного только тебя. И нет ни исхода, ни надежды.

Бывший ферзь, скинутый с шаховой доски, не пробовал выкрутиться, не оправдывался, не молил о пощаде. Какие тут могут быть оправдания, какая пощада?

– Габриэль, возьми, – сказал купец.

Яшка зажмурился, съежился.

Тяжелые шаги. Грубая рука рванула с чрева кожаный пояс. Однако ни удара, ни какого иного насилия за тем не последовало, и Шельма, устав сдерживать дыхание, глотнул воздуха, открыл глаза.

Бох стоял у окна, любовался алмазной змеей, которая умильно извивалась в его руках.

– Недоумеваешь, как я тебя сызнова нашел? – спросил купец, покосившись на Яшку. – Очень просто. На свете вообще всё много проще, чем кажется. Габриэль видел, как ты выезжал из города с отрядом воинов. И кожаного пояса на тебе не было. Оно и правильно, ибо зачем брать сокровище на войну? Я понял, что змея спрятана где-то здесь и что ты за нею непременно вернешься. Вот ты и вернулся…

Теперь он смотрел прямо на Шельму. Глаза привыкли к полумраку, и Яшка прочел во взоре немчина не гнев, а одно лишь любопытство.

– Скажи, а что это старый мошенник фон Золотшин махал над тобой и дочерью иконкой, крестил воздух? Неужто сия редкостная красавица достанется тебе в жены?

– Теперь уж не достанется… – прошептал Яшка и всхлипнул – жалко стало несбывшегося счастья.

– Что ты бормочешь? Не слышу. Габриэль, побудь за дверью. Он при тебе от страха ни слова сказать не может.

– Неужто она согласилась? – живо спросил Бох, когда они остались вдвоем. – Я видел, как вы поцеловались, и она не отстранилась. Даже не выказала отвращения, что было бы естественно, если б отец выдавал ее замуж против воли.

– С-согласилась… – пролепетал Шельма.

– Значит, что-то в тебе усмотрела. – Купец удивленно покачал головой. – А говорят, чудес не бывает.

– Не бывает, – хмуро молвил Яшка. – Только подумаешь, что бывают, а потом видишь: нет, не бывают.

Наступила тишина. Ненастье, столь внезапно налетевшее на Тарусу, так же быстро и кончилось. Гром больше не гремел, мир прояснился.

Бох подошел к окну, снова его открыл.

– Поди-ка сюда.

«Чего тянет? – думал Шельма, приближаясь. – Будто кот с мышонком».

По площади ехал обоз: впереди скорбная телега с телом тарусского князя, за нею остальные.

Небрежно показав на повозку с рогожными мешками, Бох спросил:

– Это серебро, которое ты получил за мои бомбасты? Сколько заплатил тебе эрцгерцог?