Сюжет перенасыщен событиями: инцест, кораблекрушение, пираты, умершая жена, которая на самом деле не умерла, попытка убийства, чудеса, в ней просто не остается места для развития характера. Рука Шекспира ощущается в диалоге рыбаков, и в сцене в публичном доме («Никогда еще у нас такого не бывало! — говорит сводня. — Только и есть, что три несчастных твари. Ну, куда им управиться! Они так умаялись, что просто никуда не годятся»), и более всего в красоте Марины, потерянного ребенка, родившегося в море:
Она похожа на мою супругу;
Такой была бы дочь моя родная!
Да, те же брови, тот же стройный стан,
Такой же нежно-серебристый голос,
Глаза — сапфиры в дорогой оправе,
Юноны поступь, ласковая речь,
Что собеседникам всегда внушает
Желанье жадное внимать подольше [67] Перевод Т. Гнедич.
.
Но в основном «Перикл» — пьеса, которую трудно читать как часть шекспировского наследия, остается только, пропустив пару стаканчиков, чтобы избавиться от депрессии, забыть о ней.
«Зимняя сказка» гораздо более обнадеживающа. Формально она сделана топорно: в качестве хора выступает Время, которое своим разъяснением пытается заполнить зияющую пустоту в шестнадцать лет между первым и вторым актами. Бен Джонсон, должно быть, застонал (неужели Уилл никогда не научится?), но в ней есть строки вроде следующих:
О, разве я один? Да в этот миг
На белом свете не один счастливец
Дражайшую супругу обнимает,
Не помышляя, что она недавно
Другому отдавалась, что сосед
Шмыгнул к жене, как только муж за двери,
И досыта удил в чужом пруду [68] Перевод В. Левика.
.
Так Леонт, не имея на то никаких причин, убежден, что его лучший друг завел любовные шашни с его женой Гермионой. Трех слов достаточно, чтобы убедиться в аутентичности: слабая препозиция в конце строки (кто отважился бы так закончить строку пятнадцать лет назад?) (в тексте Шекспира: «And his pond fish’d by his next neighbour, by / Sir Smile, his neighbour». — Примеч. перев.) и великолепное Sir Smile. Есть прекрасные сцены с Автоликом (плутом, мошенником), которые появляются слишком поздно, и очаровательная Утрата. Вполне возможно, что мальчик-актер исполнял две роли: роль Утраты и сына Леонта Мамиллия, который рано умирает в пьесе. Тогда перед нами символика воскресения из мертвых для самого Шекспира. Гамнет умер, но любимая дочь занимает его место, и у них одни черты лица.
Вот плач об умершем мальчике в «Цимбелине», и он очень красив:
Для тебя не страшен зной,
Вьюги зимние и снег,
Ты окончил путь земной
И обрел покой навек.
Дева с пламенем в очах
Или трубочист — все прах [69] Перевод П. Мелковой.
.
Но мальчик только спит и пробуждается в виде еще одной потерянной дочери — Имогены. Сама пьеса — самая любопытная из шекспировских смесей. Перед нами древняя Британия, в которую вторглись римляне, но сам Рим — столица Италии эпохи Возрождения. В пьесе есть Постум, но есть также Якимо, а Филарио наводит мост через пропасть времен. Основа сюжета та же, что у Бомонта и Флетчера: муж, уверенный в добродетели своей жены и, кажется, теряющий уверенность, когда претендент его обманывает; он наказывает жену самым жестоким образом. Герои «Хроник» Холиншеда и рассказов Боккаччо образуют весьма причудливую компанию. Здесь снова, как в «Перикле», Шекспир явно работает на пару с кем-то. Почему? Неужели он не мог создать ничего лучшего в своей полуотставке?
«Буря», хоть и написана в этой новой романтически-сказочной манере, наиболее шекспировское произведение, и, хотя предстояло появиться еще одной пьесе, существует уверенность, что именно она является лебединой песней Лебедя с Эйвона. Старый волшебник Просперо является также старым занудой, и иногда он, кажется, понимает это, но Миранда — самая восхитительная из всех последних героинь Шекспира. Опасно персонифицировать подсознание в Калибане, а постоянно ускользающее поэтическое воображение в Ариэле, и даже Калибан тронут лирическим волшебством последнего всплеска таланта Шекспира:
Ты не пугайся: остров полон звуков —
И шелеста, и шепота, и пенья;
Они приятны, нет от них вреда.
Бывает, словно сотни инструментов
Звенят в моих ушах; а то бывает,
Что голоса я слышу, пробуждаясь,
И засыпаю вновь под это пенье,
И золотые облака мне снятся.
И льется дождь сокровищ на меня…
И плачу я о том, что я проснулся… [70] Перевод М. Донского.
В этом, как и в других романтических эпизодах, появляется Шекспир, желающий не только подарить людям фантастический мир, но и показать, что он мог бы им подарить, если бы ему действительно захотелось написать пьесу для театра масок. Короткая пьеса масок, поставленная Просперо, очаровательна, и она занимает свое место в волшебной истории, которая проникнута своего рода философией ухода в отставку. Этот мир, говорит Просперо, есть Майя, «великолепное зрелище», который изменяется, незаметно принимает другие формы и постепенно угасает, как будто его поставил какой-то божественный Иниго Джонс. У Монтеня есть высказывание: «La vie est un songe… nous veillons dormants et veillants dormons» [71] Жизнь есть сон… мы бодрствуем во сне и спим наяву (фр.).
. (Итак, волей случая, это тот спор между потерпевшими кораблекрушение знатными господами об Утопическом острове.) Это философия, лишенная мужества, и кажется, что ей противоречит энергия языка, который не обладал такой выразительностью даже в годы зрелости Шекспира. Стефано и Тринкуло, пьянчуги, «с отвагой пьяной бьют, безумцы, ветер, / За то, что им подул в лицо; бьют землю / За то, что прикоснулась к их подошвам»: пассивное действие становится активным. Бесформенный Калибан говорит не просто о свежей воде, но о «быстрой свежести» («quick freshes»). Вся земля полна лихорадочной жизни; даже слепой крот, сидя под землей, слушает поступь человека. Если Шекспир создает поэтическое прощание, он намерен показать, что решение об уходе принято им самим, а не вызвано ослаблением его поэтической мощи. Отречение от буйного волшебства сделано, пока волшебство все еще обладает могучей силой. Когда волшебник видит, что его дочь удачно вышла замуж, он строит свои планы:
Читать дальше