Алексей Новиков - Рождение музыканта

– А родовую вотчину нашу, село Новоспасское, со всеми угодьями, деревнями и выселками, с пахотными и сенокосными землями, со всеми пустошами и лесным заказом жалуем мы меньшому сыну Ивану в награду за послушание и к родителю и родительнице сыновнее почтение!..

Фекла Александровна одобрительно кивала головой.

– В случае же кончины нашей, – Николай Алексеевич снова посмотрел на спутницу жизни, – супруге нашей определяем жить в Новоспасском до конца дней, владеть и распоряжаться всем полновластно!

Объявил свою волю екатерининский секунд-майор и вскоре свершил земной путь.

И попрежнему бы жить Фекле Александровне полновластной госпожой. А ей теперь все ни к чему. Ей теперь одно: надежу-внука пестовать.

Жизнь в новоспасском доме окончательно разделилась Иван Николаевич не в пример соседям в хозяйстве размахнулся. Лишних людей на оброк перевел, барщинным барщину сбавил. Мужикам легче, а ему и вовсе не в убыток. Многие господа помещики на такое баловство коситься стали: что за чертовщина, почему ноне в Новоспасском хлеба богаче?

Но замыслы Ивана Николаевича шли далеко. Что ему Новоспасское? Разве на ельнинских землях развернешься?! Стал он брать те самые подряды, о которых матушке толковал. Прежде бы Фекла Александровна запрет наложила, а теперь, кроме внука, ничего не видит. Кроме как о Михайле Ивановиче сама не говорит и никого слушать не желает.

– Вчерась у меня Михайла под стол уполз, вон куда пошло!

Что ж ей после того сыновние новшества?

А Ивану Николаевичу уже своих подрядов мало; начал в компании входить и к откупам присматриваться. Достаток в Новоспасском стал заметно прибывать. И соседи еще пуще косились: «Сказывают, у Глинок мужиков боле не дерут: уж не фармазон ли объявился в Новоспасском? Что же дале будет?..»

А в это время и откройся у Ивана Николаевича еще одна страсть – к цветам. Не зря Евгении Андреевне про цветочный сад говорил. Заложил его на целые версты. Теперь в саду не «барская спесь» в глаза рябит, не какие-нибудь «царские кудри» вьются – розы расцвели!

Садовые новшества Ивану Николаевичу тоже с рук сошли. Фекла Александровна знай внука бережет. Теперь-то и нужен за ним глаз, потому что встал Михайла с четверенек да как пошел ломить!

– …Ну, не сказать, чтобы до дверей, а до трельяжа, ей-ей, путешествует!..

Но тут, у трельяжа, и положен конец всем путям. А если бы и добрался когда-нибудь внук до дверей, крепко-накрепко те двери закрыты. Еще родителей Фекла Александровна иной раз к внуку допустит, а его к ним, на родительскую половину, никак.

– Сквозняки у вас, сохрани бог! – Или схитрит: – В другой раз пришлю. Сейчас Михайле обедать пора! – А то на сенных девушек сошлется: – Вон идут Михайлу Иваныча тешить!..

Когда ему пошел второй год, на таинственной родительской половине объявилась сестрица Поля. А бабушка на нее взглянула и глаза отвела. Молвила равнодушным голосом:

– Девчонка? Эка невидаль! Уберите!..

И живет бабушка попрежнему . Никого не признает – внуком дышит.

Чинно стоит в покоях Феклы Александровны старинная мебель и люди по струнке ходят. Против буфета висит на стене картина. На картине корабль распустил паруса, будто совсем плыть собрался, а под кораблем надпись: «Жду ветра силы и ожидаю время».

Эту аллегорию понимать надо: может, живописец вовсе и не корабль разумел, а человека: не пускайся без времени в море житейское!..

На трюмо стоят часы. Из бронзовой львиной пасти бесшумно льется стеклянным столбиком вода. У тех часов затейливый бой, но его не услышишь. Не желает Фекла Александровна, чтоб часы заводили: не к чему людям бога проверять.

Время и без часов вон как бежит! Едва минул год, опять принесли к бабушке новую внучку, которая пищала в розовом одеяльце. Опять сказали Мише: «Сестра, теперь – Наташа». А бабушка на нее и глядеть не стала:

– Опять девчонка? – и замолкла, словно забылась.

Жарко в покоях Феклы Александровны. Жарко так, что нет силы терпеть, а бабушка нянькам приказывает:

– Наденьте на Михайла Ивановича шубку!

Придумала ему особую комнатную шубку. Эта – сверх тех, которые для выхода положены. Терпит Михайла Иванович и сопит в своих шубках, что ручной медвежонок. Терпит и незаметно растет.

– Мухи не обидит, – умиляются, забежав в людскую, няньки. – При нем никакую насекомую порешить нельзя, плачет!

А случалось и так: накажет бабушка виновную из собственных рук – перед барыней холопка когда не виновата? – а Михайла Иванович в слезы и на руки к Карповне. Фекла Александровна и Карповну пристрожила: