Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

— Гаспар. Мы считаем Филиппа своим сыном, и, как я уже говорила тебе, Филипп будет нашим наследником. Хотя Гаспар и не желает, чтобы он остался во Франции, но ему хотелось, чтобы он занял в своем роду подобающее место и сделался храбрым защитником гугенотов, а в будущем стал во главе дворян Кента.

— Наши священники осудили бы эти мирские причины, — сказала графиня. — Но хотя я гугенотка, я все-нами остаюсь французской графиней и вполне разделяю мысли Гаспара. А Люси непременно должна в следующий раз приехать с тобой сюда. Надеюсь, смуты у нас скоро кончатся.

Филипп проводил свою тетку до Ла-Рошели с отрядом в двенадцать человек, посадил ее на судно и на обратном пути заехал к Бертраму.

— Нашли вы для себя подходящего слугу, господин Филипп? — спросил его Бертрам.

— Все молодые люди спешат принять участие в войне, а таких, которые согласились бы прислуживать, пока еще не нашлось.

— Я спросил об этом потому, — продолжал Бертрам, — что один из моих слуг очень просится к вам на службу. Он случайно видел вас и вбил себе в голову, что вы будете хорошим хозяином.

— А что он за человек?

— Говоря по-правде, просто бездельник, — засмеялся купец. — Но надо сознаться, что ему и не везло. Отец умер, когда он был еще ребенком, а мать вскоре снова вышла замуж. Без сомнения, с ним дома обращались дурно, и когда ему исполнилось двенадцать лет, он убежал. Его поймали и избили так сильно, что он через несколько часов снова убежал. В конце концов его оставили на произвол судьбы. Надо вам сказать, что нет дела, за которое бы он ни брался. Сначала он жил в лесах и считался одним из самых известных во всей местности браконьеров, причем с необычайною ловкостью ускользал от всех преследований. Потом он был некоторое время рыбаком, но скоро бросил это дело и поступил на верфь, а затем служил у меня на посылках, потом у какого-то священника, и так далее. Последние три-четыре месяца он находился у меня при конюшнях, где стоял и ваш конь. Вы, вероятно, видели его там. Его считают дурнем, а я, напротив, думаю, что он сметлив и остер, как иголка.

— Да, помню, там был молодец лет двадцати: он подвел мне коня и казался толковым малым. Я дал ему крону за труды. Он был в отрепьях и имел вид человека, не обедавшего целую неделю. Но честен ли он? Не попадался ли он в краже?

— Нет.

— Отчего же он хочет уйти от вас?

— Потому, что поссорился с одним из слуг, который, кажется, был неправ. Во всяком случае, вы не рискнете же взять такого шалопая?

— Не знаю. Нужно поговорить с ним. Где он?

— Внизу. Не позвать ли его сюда наверх?

— Я сойду вниз.

Купец покачал головой.

— Помните, господин Филипп, — сказал он, — я его не рекомендую.

Филипп спустился во двор и не мог удержаться от улыбки при виде Пьера, сидевшего на колоде. Лицо его, сначала глупое и грустное, вдруг оживилось, когда он увидел что-то на улице, но через минуту опять приняло прежнее глупое, унылое выражение.

— Пьер! — позвал резко Филипп.

Малый вскочил, как подброшенный вверх мячик, и, увидя Филиппа, снял шляпу и поклонился.

— Господин Бертрам сказал мне, — обратился к нему Филипп, — что ты желаешь служить мне, но хорошего о тебе сообщил немного. Не скажешь ли ты сам что-нибудь в свою пользу?

— Ничего не могу сказать, — мрачно ответил малый, — хотя я совсем не дурной человек. Что может хорошего сказать о себе тот, у кого нет на свете ни друга, ни родни, и с кем все обращаются несправедливо! А между тем я чувствую, что могу быть верным слугой. Вы, сударь, поговорили со мной ласково в конюшне и дали мне крону; потом я видел, как вы приветливы с вашими людьми, и я сказал себе: вот господин, которому я охотно служил бы, если бы он согласился взять меня. Испытайте меня, и если я не окажусь честным, повесьте меня на первом суку.

Искренность Пьера подействовала на Филиппа, но он колебался.

— Католик ты или гугенот? — спросил он.

— Я и сам не знаю, — ответил Пьер. — Меня никто не учил вере, и я знаю только одно, что милосердный Господь заботился обо мне, иначе я давно бы умер с голоду. Католический священник, у которого я служил, говаривал, что гугеноты хуже язычников, но я видел, что они страдают и идут в тюрьмы за веру, и не поверил священнику. Говорят, вы гугенот, и, поступивши к вам на службу, я, само собою, тоже буду гугенотом.

— Хорошо! — сказал Филипп. — Я возьму тебя на службу, испытаю тебя.

Лицо Пьера вспыхнуло от радости.

— Я буду вам верным слугою, сударь, — сказал он.