Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

Он был один. Он обежал глазами комнату, его отталкивающее лицо слегка покраснело, как будто он спешил, в глазах его сверкала злоба. Он не поклонился нам, но только дал знак, чтобы Бюре и солдаты отошли в другой конец залы. Потом повернулся к нам; он пристально смотрел на своего соперника, и взгляд его был полон невыразимой ненависти. Царила полная тишина.

Наконец Безер прервал молчание.

— Месье де Паван, — начал он, и голос его звучал хрипло, под насмешливой вежливостью скрывая бушевавшие страсти, — месье де Паван, я имею полномочие короля казнить всех гугенотов, находящихся в моей провинции Керси. Имеете вы что-нибудь возразить, если я начну с вас? Или, может быть, вы желаете возвратиться в лоно истинной церкви?

Луи презрительно пожал плечами и хранил молчание.

— Хорошо, — продолжал Видам, не обращая никакого внимания на нас и устремив свой взгляд на одного Луи. — Никогда еще ни один человек не сделал мне столько зла, как вы. Вы восторжествовали надо мною, месье де Паван, и отняли у меня женщину, которую я любил. Шесть дней тому назад я мог убить вас. Вы были в моей власти. Мне стоило только выдать вас толпе, и вы гнили бы теперь на Монфоконе, месье де Паван.

— Это справедливо, — сказал тихо Луи. — Но к чему столько слов?

— Я не оставил вас в их руках, — продолжал Безер, как бы не слыша его, — но еще никто не был мне так ненавистен, как вы, и я не склонен прощать обиды. Теперь наступил момент моего мщения! Я исполню слово в слово клятву, данную вашей невесте две недели тому назад. Я… — молчи, мальчик! — загремел он, внезапно повернувшись к нам, — или я исполню и над тобою то, что обещал!

Круазет пробормотал что-то, и это обратило на него грозный взгляд Безера. Но угроза подействовала, и Круазет замолчал.

Этот перерыв, однако, сильно раздражил Видама. Пробормотав проклятие, он несколько раз прошелся к окну и обратно.

— Слушайте! Я мог предать вас адской смерти! И я не сделал этого. Мне стояло только поднять руку, и вас разорвали бы на части! Но волк не охотится вместе с крысами, и Безер не нуждается ни в чьей помощи, — нм короля, ни уличного сброда. Если я преследую моего врага, то преследую его один, слышите вы меня? И, клянусь небом, — он остановился на мгновение, — если я только еще раз встречусь с вами, месье де Паван, я убью вас на месте!

На мгновение лицо Видама вспыхнуло, глаза сверкнули, точно перед ним открылась завеса, застилавшая их. Я всеми силами старался понять смысл его слов; но вот он опять обратил на свою жертву мрачное лицо и продолжал прежним суровым тоном.

— Слушайте, месье де Паван, — сказал он с величавым видом. — Двери открыты! Ваша невеста в Кайлю. Дорога пред вами свободна, поезжайте к ней… поезжайте к ней и скажите, что я спас вашу жизнь и что я дарю вам ее, не по дружбе, а из ненависти! Если бы я заметил в вас малейшее колебание, я убил бы вас, потому что это заставило бы вас более страдать, месье де Паван. Теперь же берите вашу жизнь, как дар от меня! И страдайте так же, как я бы страдал, если бы меня спас и пощадил мой враг!

Не сразу я понял смысл его слов. Я оцепил их только, когда услышал отрывочные фразы Павана, в которых гордость боролась с чувством смирения, благодарившего за такое великодушие. Видам же прерывал Павана грубыми колкостями, отвечал дерзостями и угрозами на выражение его благодарности.

— Уходите! Уходите! — кричал он вне себя. — Я не затем привез вас сюда живого, чтобы вы в последний момент лишили меня моего мщения и заставили убить себя! Прочь! И берите с собой этих щенков! Считайте меня своим врагом по-прежнему! И если я встречусь с вами когда-либо, то как враг! Уходите, месье де Паван, уходите!

— Но, месье де Безер, — продолжал настаивать Лун, — выслушайте меня. Нужно…

— Уходите, уходите! А то я не отвечаю за себя! — Видам пришел в совершенное исступление. — Каждое ваше слово в этом топе раздражает меня! Оно только лишает меня моего мщения! Идите! Заклинаю вас именем Бога!

И мы пошли, потому что не было заметно ни малейшего проблеска смягчения в этом злобном лице. Мы шли медленно, стараясь уловить малейший повод к тому, чтобы остановиться в естественном желании благодарить его. Но, суровый и непреклонный, он оставался таким, пока мы не вышли из залы.

Таким видел я с моими товарищами в последний раз Рауля де Мар, Видама де Безер.

Это человек, о котором нельзя судить, применяясь к нынешним взглядам; потому что таких людей как он, со всеми его пороками и добродетелями (если они были), в наше время не существует; он сделал много зла на свете и, если верить его друзьям, немало доброго. Но злое забывается, а добро живет дольше в памяти людской. И даже если бы все сделанное им добро было похоронено вместе с ним, то один этот поступок его — поступок истинного дворянина — еще долго будет предметом рассказов, доколе существует Франция и сохранится добрая память о нашем покойном короле.